Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921

Вопрос о вере – вопрос каверзный во всех отношениях – приобретает особенно драматическое звучание, когда речь идет о военачальниках, профессионалах и любимцах войны. Среди святых Православной церкви нет ни одного, кто был бы почитаем за воинские подвиги. Церковь не благословляет войну. Она и воинов благословляет именно на путь смертный, на самопожертвование, а не на убийство. Убийство и разрушение так же несовместимы с духом Христова учения, как неотъемлемо присущи войне. Конечно, воин, защищающий себя, свою страну, свою веру, так же как и насильно мобилизованный солдат, не погрешают против веры Христовой, когда приносят смерть врагам на поле боя. Но человек, сознательно избирающий своей профессией военное дело, то есть искусство человекоубийства, не может не встать перед проблемой взаимоотношений его профессии и веры Христовой.

Среди военачальников русской армии в Первой мировой войне, ставших потом вождями Белого движения или красными военспецами, было немало искренне верующих православных людей. Людьми веры и Церкви, бесспорно, были Брусилов, Деникин, Корнилов, Снесарев, Бонч-Бруевич. Для них вера, кроме внутреннеличного смысла, имела общественное измерение, сочеталась с понятием долга. Но в сердцах младшего поколения, штабс-капитанов, поручиков, прапорщиков Первой мировой войны, первенствовали иные вожделения, кипели иные страсти. Честь была воспринята как слава, долг обернулся самоутверждением, веру заглушало стремление к власти, или к своеволию, или к упоительному разрушительству. То было знамение эпохи. Слащев и Тухачевский – люди одной культуры. Они читали одни и те же книги. Они мыслили и чувствовали в унисон с поэтами того же поколения. В томительных вихрях поэзии Александра Блока, в безнадежности слов и мыслей Федора Сологуба, в соблазнительном экстазе песнопений Андрея Белого, в надрывном самовозвеличении Владимира Маяковского заключалось много необычного, нового, великого… Не было только Бога. Не имея слуха для того, чтобы услышать тихий голос Божий, не имея зрения, могущего вместить величие Его мира, они, как и их многочисленные читатели и почитатели, заменили все это собой, своим мнением, своими чувствами, своим «я». И в области художественного творчества, и в области общественного служения это вело к одному – к революции.

В 1909 году Михаилу Тухачевскому исполнилось шестнадцать лет. Семья перебралась в Москву. Из Пензенской гимназии его забрали со свидетельством весьма плачевным: по всем предметам тройки, только по французскому пять. Этого, впрочем, было достаточно для того, чтобы устроиться в 10-ю Московскую гимназию. Но выбор жизненного пути был им уже сделан: его влекла военная служба. Вернее, не служба, а грядущая слава. В том, что он прославится, Миша не сомневался.

В 1911 году Михаил Тухачевский поступил в последний класс Московского II кадетского корпуса. Аттестат, полученный им через год, принадлежит как будто другому ученику: только «хорошо» и «отлично», общий балл – 10,39 из одиннадцати. Столь успешное окончание корпуса дало право продолжить образование в Александровском военном училище, одном из престижнейших в России. Тут уже Тухачевский учился не просто хорошо, а блестяще. Через год производится в портупей-юнкеры (почти офицерский чин).

Учеба закончена в июне 1914 года. Блестящий итог: высший балл по училищу и право поступить в гвардию. Он подает прошение о зачислении в Семеновский полк, в коем служил его прадед. Полковое офицерское собрание не возражает. 12 июля он произведен в подпоручики. Тут же получает назначение – младшим офицером в 7-ю роту второго по старшинству полка российской императорской гвардии.

Выстрел в Сараеве уже прогремел.

Любовь и измена госпожи Удачи

В тот самый день, в воскресенье, 12 июля, когда Тухачевский в Москве впервые примерял офицерские погоны, в Петербург из Красносельских летних лагерей походным порядком возвращались гвардейские полки. Накануне стало известно, что Австро-Венгрия предъявила ультиматум Сербии. Если не повсюду, то, по крайней мере, в правительственных и генштабовских кабинетах уже явственно пахло войной. Через неделю, 19 июля, страна узнала о начавшейся мобилизации. В болезненно-патриотической суматохе прошел последний мирный воскресный день… За ним последуют война, революция, Гражданская война, террор, репрессии, снова война, снова репрессии… Когда придет следующее мирное воскресенье? Через десять лет? Через тридцать один год? Или мир в России никогда не настанет?

Тогда, в июле четырнадцатого, люди не могли предполагать, как мало среди них тех, кто доживет до окончательного мира.

Что касается Тухачевского, то его перед отправлением на фронт, наверное, беспокоили другие мысли. Война продлится три месяца, от силы полгода. Так их учили в училище, так говорят все вокруг. Успеет ли он, только что произведенный подпоручик, заслужить награды и продвинуться в чине? Ему надо спешить. Отличиться в первом же бою! Со знаменем – на мост! Во главе роты – на пушки!