Три великих жизни [сборник 1968]

…Он, хранитель королевского гербария, с упоением занимается любимой ботаникой, — интриганы готовят ему увольнение. Ламарк не сдается и доказывает необходимость своей работы. Но он уже на пороге нового испытания. Его посылают в «страну хаоса и неведомого», — и он превращает ее в науку о беспозвоночных животных.

Еще печальная страница! Хотят изъять из Музея коллекции, в которые он вложил столько труда. Но упорным же трудом Ламарк отстоял их, подготовив взамен дубликаты.

А когда пруссаки были у ворот Сада, грозя все уничтожить, — что тогда пережил он?

Ежегодники… как любовно и заботливо создавались они и лишь страдания и унижения доставили автору.

И так всю жизнь… всю жизнь… Едва несколько наладится с заработком и в семье, как снова и снова неприятности, смерть близких, нужда, насмешки, оскорбления и, наконец, последний акт — слепота и полное забвение.

Поразительны не только светлый ум Ламарка, его широкие взгляды, работоспособность, но и его мужество, его моральная сила, с которой он переносил все бедствия, никогда не прекращая неустанной работы.

Был ли то его личный труд, что готовил он к печати, или отзыв на чужой, — неизменны глубокое понимание ответственности, аккуратность и порядочность.

Даже слепым он продолжал посещать собрания Музея и собрания Национального института Наук и Искусств, членом которого состоял и где одно время был профессором.

Независимый во всех своих взглядах, искренний республиканец, Ламарк ни перед кем не заискивал, ни у кого не добивался милостей. Ничуть не беспокоился он, нравятся ли его взгляды сильным мира сего или нет. С увлечением он развивал свое мировоззрение, свою философию, не оглядываясь на впечатление, которое она производит на окружающих.

Ламарк не давал своему учению никакого определенного названия: «трансформизм», «эволюционное». Но он всю жизнь до последнего дыхания преданно служил эволюционной идее.

Жоффруа Сент-Илер справедливо сказал, что совесть была для Ламарка главным судьей его поступков, заставляя идти вперед и искать истину. Этот же неумолимый судья указывал ему высокий жребий — проповедовать и проповедовать свои взгляды.

Прекрасно понимая, что они встречают на первых же порах одно недоброжелательство (вспомним отзыв Кювье о «Гидрогеологии»), Ламарк не отказался от них, а, наоборот, все оставшиеся годы развивал наступление на учение о постоянстве видов, на антропоцентризм, на учение о том, что духовное предшествовало материи.

Одну за другой штурмует он эти старые, веками стоящие цитадели «Гидрогеологией», «Философией зоологии», «Естественной историей беспозвоночных» и всеми другими работами.

И умирающий, — солдат науки, он возглашает потомству итог всей своей жизни, отданной познанию хода живой и неживой природы: «Аналитическую систему положительных знаний человека». Этот всеобъемлющий ум, это преданное служение науке, этот благородный характер и мужество, горячее сердце, — как оценили их современники?

Лишь непонимание, неприязнь и холодное равнодушие встретила «Философия зоологии».

«Никто не считал ее достаточно опасной, чтобы удостоить ее нападением», — пренебрежительно бросил Кювье в «Слове» на смерть Ламарка.

Но действительность была иной. Вот правда о жизни Ламарка после опубликования «Философии зоологии», рассказанная Ж. Сент-Илером.

«Атакованный со всех сторон, даже оскорбляемый зубоскальством, Ламарк, слишком возмущенный, чтобы отвечать на колкие эпиграммы, переносил нападки со скорбным терпением. Ламарк прожил долго — нищий, слепой, покинутый всеми — но не мной: я любил и почитал его всегда».

А потом пришла смерть, и у Ламарка не оказалось даже последнего пристанища — могилы.

Утрачены личная переписка, вещи, окружавшие его при жизни, — все, что обычно бережно и свято сохраняется как живая память.

А рукописи, черновые заметки? Их постигла та же судьба, и сохранилось очень немногое из творческой лаборатории ученого. По смерти Ламарка часть материалов была продана разным лицам, потом перепродавалась, переходила по наследству… Возможно, в архивах и частных коллекциях случай еще и обнаружит интересные документы о его научном поиске.

В доме Бюффона квартира его была во втором этаже. Но, к сожалению, при больших перестройках этого дома никто не позаботился отметить ее для потомства.

Не сохранена память о нем и в бывшем базантенском замке. К началу XX века он еще уцелел, но уже был необитаем и служил хлебным амбаром и дровяным сараем. В некоторых его помещениях оставалась старинная мебель XVII–XVIII веков. Сад, где когда-то маленький Жан горько печалился о предстоящей ему участи аббата, к тому времени давно вырубили и превратили в пастбище, на котором мирно паслись коровы.