Три венца

-- Твоя воля, соколик... Ох, ох, ох! Прогневил, знать, молодец Господа! -- зловеще затянула она. -- Горе ему, горе! В огне гореть неугасимом, в крови тонуть неутолимой; а все бабы да бабы: вон одна, вон другая -- схватилися, переплелися... Не двоежен ли уж ты окаянный?

Михайло живо отдернул руку.

-- Из ума ты никак, старая ведьма, выжила! -- сурово оборвал он ее предсказание и неестественно рассмеялся. -- Я в жизнь себя женитьбой не закабалю...

-- Эх, парень милый! Для че чураться? Заговорит ретивое -- станешь сохнуть да сокрушаться, окрутят голубчика -- и оглянуться не успеешь.

-- Городи безделицу! -- прервал он ее снова. -- Не до того теперь. Не обессудь, бабушка, за горячее слово. Не со злобы -- с горя молвилось. Ты, Марья Гордеевна, дозволь спросить: домой ведь собралася?

-- Домой, -- отвечала Маруся.

-- До ворот замковых на всяк случай я тебя провожу. Не след мне, может, не пригоже, холопу, навязываться, но надо, вишь, во чтоб то ни стало перемолвиться еще с тобою.

Девушка полуудивленно, полузастенчиво воззрилась на него, но ничего не возразила.

-- Прощай, бабушка! -- сказала она цыганке и быстро пошла вперед.

-- Первым делом, Марья Гордеевна, поклон тебе от дядюшки твоего, -- услышала она около себя голос Михаилы, нагнавшего уже ее.

-- От дяди? От которого?

-- От Степана Маркыча.

Маруся вся всполохнулась и вскинулась на говорящего звездистыми очами.

-- Да где он? Где ты повстречался с ним?

-- Повстречался на этих днях в корчме жидовской, на перепутье. Считал он тебя в Самборе и ехал прямиком на Самбор. Но прости, -- продолжал Михайло, видя, что племянница Степана Марковича готова засыпать его вопросами, -- есть у меня до тебя дело куда спешнее и важнее... Напало на меня, вишь, сомненье, а ты, своя же, русская, православная, меня не выдашь.

Наскоро сообщил он ей "за великую тайну" о кознях иезуитов противу отца Никандра и преосвященного Паисия, и о том, как ему покамест удалось спасти последнего.

-- Но куда мне теперь с ним? -- заключил он. -- Нельзя ли укрыть его хоть у этого кузнеца Бурноса? Надежный ли то человек?

-- Совсем надежный, -- уверила Маруся, слушавшая гайдука с затаенным дыханьем, и стала торопить его скорее вернуться к больному владыке, пока Юшка как-нибудь не высвободился и не напал опять на его след.

Молодые люди вышли в это время из гущины леса в открытое поле перед замком, и так как здесь, на виду у всех, Маруся могла считать себя уже совершенно безопасной от дальнейших любезностей пана Тарло, то Михайло оставил ее, и она продолжала путь одна.

Шла она не спеша, потупившись. Вдруг она остановилась, приложила руку к волнующейся груди, и как бы ослепленная ярким блеском солнца, зажмурилась; голова ее затуманилась, в очах пошли круги. И было от чего: в какие-нибудь полчаса времени она пережила, переиспытала более, чем прежде в течение целых годов: сцена с паном Тарло, вмешательство Михайлы, предсказания гадалки, наконец преследование и бегство православного епископа, который, по ее же совету, должен был найти теперь временный приют у кузнеца Бурноса, -- все это вихрем кружилось в ее голове. И над всем этим носилось, преобладало одно смутное еще, но неотразимое чувство, что между нею и гайдуком царевича установилось уже нечто общее, связывавшее их как бы родственными узами.

"Ну, да! У нас с ним общая тайна... Мне нет покою только -- что-то сталось с преосвященным? Как бы разведать скорее..."

Узнала она о том от Михайлы же за подвечерком в столовой. Как всегда, он стоял опять за сиденьем своего царственного господина и, казалось, ждал только, когда девушка обернется в его сторону. Уловив ее взгляд, он сделал ей успокоительный знак головой; Маруся поняла, что все улажено и архипастырь в безопасности.

Юшка оказался в числе княжеской прислуги тут же за столом и имел какой-то виноватый, понурый вид: стало быть, Михайло, пустив его на волю, не на шутку пригрозил ему держать язык за зубами, и хлопцу за такое упрямое молчание его, верно, порядком-таки уже досталось от пана Тарло, а, может статься, и от самого светлейшего.

Что Вишневецкий, а раньше его еще, конечно, оба иезуита знали уже от пана Тарло о неудачном обыске последнего в доме отца Никандра, Маруся догадывалась по нервному настроению князя Константина и по тем выразительным взглядам, которыми тот по временам обменивался с обоими патерами. Окончательно же утвердилась она в своей догадке, когда вошедший прислужник доложил князю, что отец Никандр пожаловал-де по его приказу, чтобы явиться пред его пресветлые очи.

-- Добре! -- буркнул князь Константин, и глаза его из-под хмурых бровей зловеще засверкали. -- Проведи его на мою половину...