Три венца

— И толковать вам с нею, право же, не к чему. Разве от молодой девицы, да еще обуянной горем и страстью, можно ожидать толку? Забрать ее без дальних разговоров — и все тут!

— Забрать — и все тут! — согласился Биркин. — Спасибо вам, господин честной, на добром совете! А ты, Данилко, ступай-ка живо да коней обряди.

Было уже за полночь, и из целого ряда окон жалосцского замка в одном единственном только окошке брезжил еще запоздалый свет. То было окошко княжеского секретаря, пана Бучинского, заносившего в памятную книжку текущие заметки.

Вдруг до слуха его долетел какой-то необычайный в ночную пору шум из соседнего коридора. Пан Бучинский накинул на себя чамарку (сюртук в персидском вкусе, застегивавшийся под шеей и носившийся под жупаном), схватил со стола светильник и вышел в коридор.

— Сам Бог посылает мне вас, пане! — воззвала к нему в слезах Маруся, насильно увлекаемая за руки своим дядей и двумя саженными гайдуками. — Разбудите царевича!

— Рад бы всей душой, пани, — отвечал со всегдашнею своей готовностью любезный княжеский секретарь. — Но мое подначальное положение…

— Ну, сделайте мне такую Божескую милость! У меня есть до него просьба, которую он один только может исполнить!

— Простите, но будить его ночью я своей властью не смею. Не могу ли я сам для вас что-нибудь сделать?

— Ах, да, вы такой добрый ведь человек… Вы были тоже на этом пожаре, где сгорел будто бы…

— Гайдук царевича, или, вернее сказать, молодой князь русский? Сгорел, увы! В этом не может быть сомнения.

— Вы и все говорят, что он сгорел, — прервала снова Маруся, — но он жив, он должен быть жив! Обещаетесь ли вы мне разыскать его — разыскать хоть под золою на пожарище?

— Ежели бы я и разыскал его там, то как же ему еще живу быть?

— Живым ли, мертвым ли разыщите — отпишите мне о том тотчас в Лубны. Обещаетесь?

— Все, что в моих силах, я сделаю, милая пани.

— Я верю вам… Благослови вас Бог, добрый пане!

«Как есть сбрендила девка!» — мысленно повторял про себя Степан Маркович, уразумевший общий смысл их полупольского, полумалорусского разговора, и был очень рад, когда усадил наконец племянницу в свою фуру и вывез ее за ворота княжеского замка, за которыми не угрожала уже ей позорная «куна».

Глава двадцать пятая СУД СТРОГИЙ И НЕУМЫТНЫЙ

Княжеский «доминиальный» суд над поджигателем должен был состояться на следующее же утро после пожара, благо в Жалосцах ночевали двое из ближайших соседей Вишневецких, явившиеся на поклон к царевичу: теперь, в качестве ассистентов, они должны были участвовать в заседании домашнего уголовного суда. Но уже в восемь часов утра по замку разнеслась весть, что инкульпат, заключенный в нижнем жилье одной из «веж», бежал — бежал вместе с приставленными к нему стражами.

Князь Константин объявил было, что к розыску скрывшихся будут немедленно приняты надлежащие меры, впредь же до их поимки судебное производство будет приостановлено. Но князь Адам решительно восстал против такой проволочки суда и настаивал на том, чтобы возмутительное преступление против дорогой ему восточной церкви было самым тщательным образом расследовано теперь же, пока обстоятельства дела еще свежи в памяти у каждого. Царевич Димитрий, все еще не примирившийся с мыслью о потере своего гайдука, довольно сочувственно поддержал требование князя Адама.

Тут князь Константин заявил, что сам он, как католик, не находит достаточного повода преследовать поджигателя (буде был таковой): а так как обвинителем в доминиальном суде может являться только потерпевший, то обвинение падает само собою. Тогда потерпевшим, вместе со всеми православными в Малой Польше от поругания родной святыни, речником (адвокатом) оной и обвинителем святотатства выступил уже князь Адам, требуя осуждения виновного заочно: по польскому уголовному кодексу, в случае неизвестности местопребывания преступника, заочные решения допускались. Князю Константину, чтобы показать себя беспристрастным, ничего не оставалось, как нарядить заочный суд. Ровно в десять часов утра открылось заседание суда.