Три версии

— Ну с матерями, — ответил Миша. — Они нас, понятно, любят, но все равно полный антагонизм. Все суетятся. А зачем суетиться, когда и так все ясно?

— Миша, ты у Никиты никогда не видел при себе денег, крупной суммы? Двести рублей?

— Нет, — захлопал он глазами. — А зачем они ему?

— И очки он тебе тоже не показывал? — не отвечая на вопрос, спросил я.

— Какие очки? — вскинулся Миша. — Такие… ну… с “толстыми” стеклами?

— Да-да! — поспешно произнес я.

— Видел! — ответил Миша. — Еще поинтересовался у него, зачем они ему. А он положил их в футляр и говорит: “Не мои. Передать нужно”. Я и говорю: “Жаль. У них линзы в порядке”. Он на меня посмотрел и говорит: “Дурак ты, Мишка!” А почему я дурак? Я подводную лодку хочу делать, так эти линзы очень для перископа подойти могли.

— Кому Никита хотел передать очки, этого ты, разумеется, не знаешь? Или знаешь?

— Нет.

— Миша, а какие отношения были у Никиты с учителями?

— Обычные, — пожал плечами Торопов.

— И с Елизаветой Павловной тоже?

— Нет, на нее Никита за что-то взъелся. Может, потому что она ему в начале второго полугодия четверку за сочинение домашнее поставила. А он считал, что надо было пятерку. Никита самолюбивый человек был.

— Ты сказал, что в последнее время он ходил невеселый…

— Ну да, испортилось у него настроение. Это все заметили.

— Но когда именно оно испортилось? Не припомнишь?

— Недели две назад. Я как раз заболел. В школу не ходил. Ну, Никита как-то пришел ко мне домой. Мрачный весь. Я у него спрашиваю: “Чего у тебя стряслось старик?..”. А-а, я же вам уже говорил, кажется!

Верно, это он уже говорил мне. И судя по всему, больше ничего нового не скажет. Я поднялся, протянул ему руку. Уже у дверей спросил:

— Миша, можно задать тебе не совсем скромный вопрос? Если хочешь, не отвечай на него. Чем ты объяснишь, что из всех ребят Никита решил стать твоим другом?

Торопов вдруг покраснел и тихо ответил:

— Он говорил, что я талант раз умею так вырезать из дерева. А талант, говорит, надо охранять, потому что он чаще всего беззащитен и за себя постоять не может.

Было немного спешно услышать такое “признание”. Но услышав его. я тем не менее подумал, что какой-то раунд классный руководитель 9 “Б” проиграл своему учащемуся Никите Гладышеву. Она считала, что ему нравилось выглядеть эффектно на “среднем плане” Михаила Торопова. А вот Никита увидел в нем талантливого человека, нуждающегося в поддержке. Талантливого человека, которого не сумела разглядеть Елизавета Павловна Ромашина…

…Вечером мне домой позвонил инспектор Самсонов и сообщил, что днем вернулся Федор Борисович Гладышев и что завтра состоятся похороны Никиты. В 15 часов.

Я поинтересовался у Самсонова, удалось ли ему что-нибудь сделать за прошедший день. Оказалось, он кое-что узнал. Мы договорились встретиться завтра в прокуратуре в 17 часов.

17 мая 1978 года, среда, 16 часов 30 минут

…Люди — знакомые, учителя, одноклассники — уходили с кладбища, негромко переговариваясь между собой.

Около свеженасыпанного холмика остались лишь двое — Екатерина Ивановна и Федор Борисович. Мать и отец погибшего Никиты Гладышева.

Федор Борисович поддерживал жену. Лицо его было спокойным. А я понимал, какая неописуемая боль и тоска стоят за этим внешним спокойствием.

В числе других и я подошел к Гладышевым, тоже сказал какие-то слова соболезнования. Екатерина Ивановна, похоже, вообще ничего не видела и не слышала вокруг, а Федор Борисович кивал повторял: “Да, да… Да, да…”

Конечно, я не стал называть ему себя — до знакомства ли было в такой момент.

…Я медленно уходил с кладбища. А в глазах стояли две фигуры в черном. И холмик земли. Вот и все, что осталось от шестнадцатилетнего юноши. Неужели ничего больше? Неужели родился человек, чтобы ничего не успеть сделать за тот срок, что отвела ему судьба? Нет, это не так! Остался жить Миша Торопов, переставший считать себя трусом. Воля Никиты Гладышева сделала это возможным.

Я шел и думал, что скоро мы встретимся с Федором Борисовичем Гладышевым и он наверное, спросит меня: “Что случилось с моим сыном, товарищ Красиков?”

И что я отвечу ему? “Видите ли, товарищ Гладышев, на вас поступила анонимка, в которой утверждается, что именно вы виновник смерти сына…” Нет, об анонимке я не имею права пока говорить ему чего-либо. Все, что мне остается, так это продолжать по-прежнему поиск истины: пытаться понять, что же произошло в то штормовое воскресенье. 14 мая 1978 года, на бывшем третьем — давно уже не действующем — морском причале. Убийство ли? Самоубийство? Или же трагический несчастный случай?

“Волга” стояла чуть сбоку от ворот. Я сел в нее и бросил водителю.

— В прокуратуру, пожалуйста. — И посмотрел на часы: минут на пятнадцать я опоздаю.

…Инспектор уголовного розыска Самсонов неторопливо расхаживал по коридору.

— Извините за опоздание, — сказал я, приглашая жестом войти в кабинет. — Ну, что новенького?