Три веселых зайца

– А у меня зубы крепкие, – ощерилась Акула, и те, кто были поблизости, даже попятились от нее.

– Нашли чем хвастаться – зубами да челюстью, – сказала Рыба-молот. – Все это для зла у вас.

И замолчали все. Смотрят Друг на дружку и молчат. Наконец Угорь слово подал:

– Я могу выползти на берег и подышать самым обыкновенным воздухом.

– Это и я могу, – сказал Рогозуб. – У меня в груди одно легкое. Так что я могу жить и в воде и на суше.

А Рыба-молот сказала:

– Нашли чем хвастаться: что они умеют без воды дышать. Это умеют многие.

И опять замолчали все. Смотрят друг на дружку и молчат, ждут, кто теперь осмелится слово молвить. Прыгун осмелился. Приплыл он от берегов Индонезии и поэтому считал себя очень смелым.

– Я могу голову из стороны в сторону поворачивать. А еще я могу чесаться. Смотрите.

И он почесал себя грудными плавничками. Они у него на лапки похожи.

– П-подумаешь, – капризно выпустил из себя струю воды Звездочет. – У меня вот глаза на затылке.

– И надо, чем хвастаются! – воскликнула Рыба-молот. – Один хвастает, что он чесаться умеет, а другой – что у него глаза не на месте.

И снова замолчали все. Смотрят друг на дружку и молчат. Только Еж-рыба шевелится, покряхтывает. Не вытерпела Камбала, спросила:

– Ты что кряхтишь?

А Еж-рыба обиделась, пупырышками покрылась. Засипела:

– Я и не кряхчу вовсе, я хрюкаю. Пусть все видят, что я умею хрюкать.

– А я умею клохтать, – выскользнул вперед Оголец и заклохтал по-куриному.

– А я могу кошкой мяукать, – сказал Американский Чешуйчатник и замяукал по-кошачьи.

– А так ты можешь? – придвинулся к нему Азовский Бычок и заквакал по-лягушачьи, а потом вдруг как зарычит.

– Ну надо, чем хвастают! Хрюканьем, кваканьем, рыканьем, – сказала Рыба-молот.

И рассердилась тут Рыба-пила.

– Что ты всех одергиваешь и бракуешь? Ты сама-то хоть что-нибудь можешь?

– Могу. Раздвиньтесь-ка пошире, чтобы всем видно было. Вот так, а теперь глядите, – сказала Рыба-молот и – закрыла глаза. И тут же снова открыла их.

– У-у, – загудели изумленные кильки. – А ну еще покажи.

И Рыба-молот опять закрыла глаза.

Никто из рыб этого делать не умел. Все оцепенели, а Рыба-молот стояла перед ними с закрытыми глазами. И это была победа.

ОСИНА БОБРА СЕРЕГИ

Задумали бобры перегородить речку плотиной и пошли в рощу осинки валить. Бобер Сорог» со всеми вместе пошел. Выбрал самую толстую осину и стал подрезать ее.

Поглядел на него товарищ, посоветовал:

– Потоньше выбери. С этой тебе не справиться.

– Много ты смыслишь, – отмахнулся от него бобер Серега и знай себе сидит возле осины, подгрызает ее.

Решил он принести самую большую, чтобы лежала она в плотине самая заметная и чтобы все говорили о ней:

– Это осина бобра Сереги.

Отнесли бобры к речке по одной осинке, еще пришли, а Серега все подрезает свою.

Отнесли бобры еще по осинке и еще пришли, а Серега все потеет возле своей, все еще никак повалить не может. Думает о товарищах:

«Пусть носят. Осинки у них тоненькие, смешаются в плотине и не отличишь потом, где чья. А моя осина видная, ее ни с чьей не спутаешь. Она вон какая».

Долго резал бобер Серега свою осину. Подрезал, наконец, повалил. Очистил от сучьев, потащил к речке... да не тут-то было: дернул, а осина ни с места. Топчется возле нее бобер Серега, пыхтит. И за тонкий конец потянет, и за толстый. Лапы ободрал, грудь оцарапал – не тащится осина да и только.

А товарищи его все носят и носят к речке осинки. Нанесли, сколько надо было, и построили плотину. Ходит по ней бобер Серега, говорит:

– Ну вот, все осинки одинаковые. Отгадай, где чья. А вот если бы я свою принес, она бы сразу всем в глаза бросалась, потому что вон огромная какая.

Но осина его и сейчас у всех на виду. Где повалил ее бобер Серега, там она и лежит. И когда случается бобрам проходить мимо нее, говорят они с улыбкой:

– Осина бобра Сереги.

У всех она на виду. Но бобра Серегу это почему-то не радует.

ОСОБОЕ МЕСТО

Не в нашей роще это было да и не в наши годы. Сорока рассказывала. Жили в лесу звери. Одной семьей жили, за одним столом ели. И было у каждого за этим столом свое место: у Зайца – свое, у Лисы – свое, у Волка – свое. Медведь тоже ел за общим столом и было у него здесь свое особое место. Усядется, бывало, Медведь на него и сидит глядит на всех, а все на него смотрят.

Скажет Медведь:

– Щи сегодня бледные какие-то.

И хоть румяные щи, наваристые, кивают все, как лошади в жаркую пору, головами, соглашаются:

– Точно, бледные какие-то щи сегодня.

Скажет Медведь:

– Солнце как-то не так светит сегодня.

И хоть солнце светит сегодня так же, как и вчера, как светило и в прежние дни, кивают все опять, как лошади, головами:

– Точно, не так как-то светит сегодня солнце.

Что ни скажет медведь – все соглашаются. Куда ни пошлет кого, бегут не прекословят. Сидит, бывало, Заяц, косит на Медведя глаз свой, думает: «Оттого, наверное, все слушают Медведя, что на первом месте за столом сидит. Сидел бы я на его месте, передо мной бы трепетали все, меня бы слушались. Эх, не повезло мне в жизни, не то место за столом досталось...»