Три весны

«Он действительно талантлив. Какое-то колдовство! Стихия, она обрушивается на тебя и властвует над тобой», — с восторгом подумал Алеша.

— Ахмет, помнишь, ты говорил, что не любишь писать зелень? Но ведь написал же.

— Это не зелень, Алеша. Здесь совсем нет зелени, — с надрывом закашлял Ахмет.

— Я понимаю. Картина сильная.

— Ее покупал у меня музей. Деньги не очень большие, но это так приятно. Еще останешься потомкам. И я много раз приходил в музей с надеждой, что ее повесят в доброй компании работ современных художников. Но ее пристроили, как задник в витрине, где были фрукты. Красные и лимонно-желтые яблоки, коричневые груши… Я на коленях просил картину обратно, я обещал принести взамен шикарнейшие натюрморты с ярчайшим национальным орнаментом. И они сдались.

Ахмет снова зашелся кашлем. Привычным движением достал из кармана скомканный платок и поднес его к губам. И Алеше показалось, что в уголках Ахметовых губ вздулись и лопнули красные пузырьки.

— Говорят, в картине нет необходимой жизнерадостности, — говорил Ахмет. — Но ведь Семкина культя — реальный факт…

— Чья? — резко подался к нему Алеша. — Чья культя?

— Семки Ротштейна. Был на фронте, ранен, теперь на заводе экспедитором. Ты не знал, что он в городе? Давно уже.

— Вот что! А ведь альпинистом был… С культей не ходить ему в горы, — сказал Алеша.

— Про наших ребят говорил. Васька Панков и Петер спасли Сему. Они в одной роте служили.

— Значит, экспедитором?

— Что ты! Важный такой, с портфелем. Его и не узнаешь. Мы как-то встретились в детском доме. Я вел там кружок рисования, а Семин завод шефствует над детдомовцами. Он нам и краски доставал, Сема. Авторитетнейшая личность!

— Вон оно что!

— Я завидую ему, — признался Ахмет. — Он нужен людям, все его уважают. Это ведь здорово, когда в тебе нуждаются. Верно?

— Конечно.

— Он и сам пластается на работе и другим не дает передыху.

Алеша посмеялся, а потом спросил:

— А еще кто вернулся?

Ахмет пожал худыми плечами:

— Больше не знаю. Да, Ванек приезжал домой на побывку. На Вере женился. Ну на этой самой, из нашего класса, с которой ты в «Медведе» играл…

— Ванек — на Вере? — недоуменно протянул Алеша. Ему была явно неприятна эта новость. — Но как же так?.. На выпускном вечере — я это прекрасно помню — она говорила, что никогда бы не вышла за него замуж…

— Так они все говорят, — равнодушно произнес Ахмет. — Забрал он Веру куда-то под Красноярск. Она тут трудно жила, Вера.

Чтобы перевести разговор на другую тему, Алеша кивнул на мольберт, на котором стояло полотно в подрамнике, прикрытое двумя полосами грязных обоев:

— А это?

Ахмет вздрогнул, как пойманный с поличным воришка, и повесил свою большелобую голову:

— Так. Рисовал по заказу филармонии. Рисовал я, но… С натуры. Два сеанса, примерно по часу, когда он приезжал в город.

С портрета на Алешу глядел лауреат, которого еще в сорок первом предлагали увековечить Ахмету. Но Ахмет отказался, он считал, что это не его дело — писать портреты. Ахмет хотел пропеть в живописи гимн борцам.

Ахмет хлопнул себя по квадратному лбу ладошкой:

— А небо мое под матрацем! Здесь, здесь оно! — и кинулся к кровати.

— Слушай, Ахмет, а ты знаешь, что Петер в плену? — глухо спросил Алеша.

— Да ты что?

Алеша утвердительно кивнул головой. Он видел, что Ахмет не верит ему. Впрочем, и сам Алеша не представлял себе, как это Петер сдался на милость врага. Вместо того, чтобы стрелять по фашистам, он бросил оружие и молил о пощаде. Нет, это не похоже на Петера. Но ведь пил же немецкие чаи!

— У меня в руках была немецкая листовка с Петеровой фотографией. Точно, — сказал Алеша.

Ахмет так и застыл с картиной в руках. Вороненые глаза сурово блеснули из-под насупленных бровей. Именно таким он бывал всегда, когда очень уж сердился. Алеша помнил школьные драки, в которых участвовал Ахмет. Обычно тихий, уравновешенный, он взрывался, как динамит, если его обижали.

— Я не был на фронте. Я хотел воевать, но меня не взяли, — нервно заговорил Ахмет. — И я не знаю, могу ли судить Петера. Но считаю, что он последний мерзавец. Тебе не нужно рассказывать, каким активистом он был. Член комсомольского комитета, вся грудь в оборонных значках. Чуть ли не в маршалы метил. Да что там! Он легко отказался от отца и так же легко от Родины. И погибнет он где-нибудь, как собака!..

Ахмет закашлялся. И Алеша с досадой подумал, что напрасно завел этот разговор. Очевидно, Ахмету нельзя волноваться. Вон как зашелся в кашле.

— Давай прогуляемся. На улице чудесно! — сказал Алеша, протянув руку за палочкой, на которую он опирался.

Но Ахмет остановил его. Ахмету хотелось показать свою картину, ту самую, которую он считал лучшей, потому и запихал под матрац, чтобы сберечь ее, не в пример другим полотнам.

— Прежде я не рисовал неба. Я не очень любил его, потому что не понимал. Всякие там кисейные облачка не очень увлекали меня… Теперь смотри! — Ахмет прислонил полотно к стене и провел ладонью по шершавой его поверхности.