Три влечения Клавдии Шульженко

Я был на одном из последних выступлений знаменитой цыганки Тамары Церетели, которые в свое время проходили при полных аншлагах в Большом зале консерватории. На этот раз она отмечала свое семидесятилетие в Доме работников искусств.

Вечер начался с концертной программы. Тамара Семеновна, погрузневшая, но легко несущая полноту, вышла на сцену такая же красивая, как на фотографиях, висящих в фойе. Черные волосы с седой прядкой, черное платье с глухим высоким воротом, нитка жемчуга, серьги и одно кольцо с крупным камнем. Она подошла к роялю, взяла записную книжку и объявила:

– Старинный романс «Мне минуло 16 лет».

Шестнадцать и семьдесят! Мы, члены молодежной секции ЦДРИ, переглянулись с иронической улыбкой. Но ирония исчезла, как только Церетели начала петь, заглядывая поминутно в книжечку: она пела не о себе, а рассказывала о той другой и далекой, что в шестнадцать лет угораздило влюбиться до потери сознания.

– Знаю-знаю этот прекрасный прием, – сказала Клавдия Ивановна, услышав мой рассказ. – Я сама по наивности попросила Тамару Семеновну показать мне ее книжечку, рассчитывая увидеть в ней тексты песен. Думала, в семьдесят лет неплохо и подстраховаться! Но там были чистые страницы – от первой до последней! «Книжечка – мое спасение! – объяснила Церетели. – Она – моя дистанция между мной и моими персонажами, с ней я могу петь и «Мне минуло 16 лет», и «Вам 19 лет, у вас своя дорога», и все что угодно».

– Так зачем вам ломать голову, а не взять просто этот прием?! – предложил я.

– Не выйдет! – вздохнула Клавдия Ивановна. – У нас все-таки разные поля: Тамара Семеновна выращивала на них классику, старинную и цыганскую, я – современные песни. Исполнять их с книжечкой в руках – нарушить единение с залом. Без него я не могу.

Выход она нашла сама. Обратилась с просьбой к композиторам писать песни с иными героями. В числе первых откликнувшихся – Цфасман, Колмановский, Лепин, создавшие не только «возрастные» песни, но и песни-воспоминания, притчи и, как ни пафосно это звучит, песни – исторические экскурсы! Кроме того, Клавдия Ивановна прибегла и к временной мере: сочинения, которые не выходили из прежних рамок, стала объявлять по-особому. Вместо «Гордой девушки», как значилось у Аркадия Островского, «Песня о гордой девушке» или «Песня о первой любви» Элеты Альмарана.

Но слушатели! Они очень неохотно соглашались на расставание с той Шульженко, какую привыкли видеть.

Впрочем, первая попытка перейти к возрастным ролям прошла благополучно. Упомянутый выше Александр Цфасман написал лирический монолог-размышление – «Песню для родителей». Тема обиходная: маленькие детки – маленькие заботы, большие – несоразмерные с первыми. Песня начиналась с общечеловеческого утверждения:

Радости, тревоги, с первых дней, с пеленок
За детьми шагают в нашей жизни вслед:
Ведь для папы с мамой сын – всегда ребенок,
Если сыну даже двадцать лет!

Оттого и волнения героини песни, как сложится у ее ребенка, который «смотрит с незнакомой, трогательной лаской на спутницу свою», воспринимались как проблема, рано или поздно встающая перед всеми слушателями. Иное ощущение возникало от песни Люстига на стихи Брянского, написанной два года спустя. В концертах Клавдия Ивановна смело объявляла ее:

– Я спою вам «Колыбельную Вере», которую посвящаю моей любимой внучке.

В студии грамзаписи «Колыбельная» получила иное название – «Песня о маленькой девочке». Пластинка вышла, ее начали раскупать. И тут случилось неожиданное – перемена названия песню не спасла. И к Шульженко, и на студию посыпались письма: «Что же это такое? С одной стороны пластинки певица поет о своей любви с печалью пополам к матросу, а переворачиваешь – она убаюкивает свою внучку! Откуда она могла взяться? Мы знаем и любим Шульженко всегда молодой, и зачем это ей рядиться в бабушкин наряд?!»

Клавдия Ивановна подчинилась слушателям, записала песню еще раз, поменяв «внученьку» на «доченьку», а потом говорила:

– Зря я это сделала! Каждому времени жизни – свои песни. Надо всем понимать это.

И исключила исправленный вариант из репертуара. Поступила решительно, а было ей всего 53 года! Или уже 53. Не знаю, все зависит от того, как считать. Мне, во всяком случае, казалось, что Шульженко не была бабушкой ни тогда, не стала ею и до конца жизни.

А жизнь упрямо подсказывала ей новые темы. Или она сама искала их? Клавдия Ивановна рассказала мне: