Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Вильям Годвин был яростным врагом брака. «Институт брака, – писал он, – это система обмана». «Бездумные и романтичные юноши и девушки знакомятся, встречаются несколько раз, притом в условиях, создающих иллюзии, и затем обещают друг другу вечную любовь. Каковы последствия этого? Почти во всех случаях они оказываются обманутыми»[126].

«Брак, – говорил Годвин, – основан на собственности, притом на худшем ее виде… До тех пор, пока я стремлюсь присвоить одну женщину себе одному и запрещаю своему соседу проявить свои достоинства и пожать заслуженные им плоды, я виновен в самой отвратительной монополии»[127].

Такова первая серия ударов, которые Годвин наносит по браку. Два его пункта он особенно атакует: его основанность на худшем виде собственности – собственности на человека, и его вечность, его принудительную пожизненность.

Годвин против того, чтобы люди были собственностью, чтобы они были насильно прикованы друг к другу, и в этом он тысячу раз прав. Все его стрелы, направленные против собственнического и нерасторжимого брака, попадают в цель.

Но Годвин отвергает не только пожизненный, а и любой брак, любую жизнь вместе. Он считает, что человек всегда должен жить один. «Мысль, что я должен иметь спутника жизни, – говорит он, – вытекает из усложнения наших пороков. Она продиктована трусостью, а не мужеством». «Совместное жительство представляет собой зло», потому что оно «препятствует самостоятельному развитию мысли».

Это особенно важно для Годвина. «Нелепо, – продолжает он, – рассчитывать на то, что стремления и желания двух человеческих существ будут совпадать на протяжении сколько-нибудь длительного периода времени. Обязать их действовать и жить совместно, это значит неизбежно обречь их на ссоры, злобу и несчастье»[128].

И здесь Годвин во многом прав. Он прав, когда говорит о насильственном браке, о браке, где есть неравенство, о браке, где нет любви. В таких браках ссоры и несчастья неизбежны, неизбежно и отчуждение людей друг от друга, неизбежно калечение их жизни. Такая жизнь вместе на самом деле – зло, на самом деле – обман[129].

Но если Годвин во многом здесь прав, то он во многом и неправ.

Все мы знаем, что для тех, кто любит, жизнь вместе – не зло, а добро, и она дает им величайшую радость и счастье. Все мы знаем, что не единение с любимым, а разъединение с ним несет людям тоску и горе. И есть ли на свете горе сильнее, чем разлука с любимым человеком, жизнь врозь с ним? Все это азбука, прописи, элементарные фундаменты жизни, и вряд ли стоит забывать о них.

Конечно, и у тех, кто любит, бывают ссоры, конечно, и у них не совпадают многие желания, интересы, привычки. Но все это естественно: люди – не спички из одной коробки, и если их желания разны, но не враждебны, если их привычки дополняют, а не подавляют друг друга, – обязательно ли это будет рождать злобу и несчастье?

Любовь, может быть, самый мощный на свете гаситель разногласий, самый мощный цемент, скрепляющий людей. И пока она жива, у нее есть огромная единящая сила, которая не дает обычным и естественным разногласиям вырасти в стену между любящими. Бывает, впрочем, – и часто, – что любовь остается здесь побежденной, но виновата здесь все-таки не сама жизнь вместе, а условия этой жизни.

И наверно, выход из зла не там, где видит его Годвин. Чтобы снять ярмо с шеи, не обязательно отрубать голову. И выход не в отмене брака вообще, а в отмене его принудительности и нерасторжимости – и, конечно, в общем улучшении всей человеческой жизни.

Годвин считает жизнь в одиночку нормальным, естественным для человека видом жизни. Наверно, такая тяга к одиночеству рождается и насильственной жизнью вместе, и людской скученностью, и теснотой жизни, и усталостью от других людей.

Впрочем, дело здесь обстоит не так просто, у него есть и другая сторона. Одиночество – сложная психологическая проблема, и в последние столетия она все больше занимает умы людей. Во многом она – обратная сторона индивидуальности, личной неповторимости человека. Чем выше развиты люди, чем сильнее их индивидуальность, тем больше их личный мир отличается от других «я».

Общность между собой куда больше чувствуют люди неразвитые – поэтому, наверно, так легко сближаются дети и так един мир их интересов. С развитием духовной структуры человека резко вырастает личное своеобразие вкусов, привычек, взглядов, чувств. И чем глубже внутренняя жизнь человека, чем больше он сам думает, делает, решает, сопоставляет, тем больше не похож его мир – во всех своих гранях и звеньях – на миры других людей.

Отсюда и непонимание, которое часто встречается в мелочах, в малейших проявлениях духовной жизни. Ведь любое чувство, любая мысль многоэтажны. Мысль, к которой пришел человек, всегда только последняя ступень какой-то скрытой внутренней лестницы, всегда только маленькая вершина огромной и невидимой другим пирамиды.