Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Юрий Борисович Рюриков был моим другом. Более полувека – еще со студенческих университетских времен. И я с радостью согласился написать послесловие к переизданию его знаменитой книги.

А книга эта действительно знаменита. Впервые увидевшая свет в 1967 году, она сразу стала событием. «Три влечения» читали все. Брали у счастливых обладателей, записывались в очередь в библиотеках.

Как объяснить современному человеку, чем эта книга так будоражила читателей того времени – особенно молодежь?

Боюсь, что «владелец пятого айфона» поймет меня с трудом. Ведь в полной мере понять и прочувствовать чудо оттепельных откровений способен лишь тот, кто изрядно претерпел от мороза. А поколение, которое называют сегодня «шестидесятниками», как раз и вышло из тех времен, когда живые чувства вымораживались целенаправленно и неуклонно. Рожденные и воспитанные в условиях удушливой казенной морали, напичканные идеологическими клише, первые читатели Рюрикова привыкли натыкаться лишь на лицемерие и шаблон, когда речь заходила о живом, личном и больном.

И вдруг эта книга!

Дело даже не в том, что нравственно и физически поколения советской молодежи формировались в стране, где, как совершенно справедливо ляпнула позже какая-то наша соотечественница, «секса не было». И не в том даже, что в важнейших вопросах интимной жизни лучшие из тогдашних юношей и девушек были абсолютно чисты и абсолютно невежественны, и эта чистота, и это невежество порой очень больно били по их семейной жизни, у кого-то рождая комплексы неполноценности, в ком-то оборачиваясь раздражительностью и агрессией, а кого-то бросая во все новые и новые «романы»… Дело даже не в этом. Хотя и в этом тоже.

Оглядываясь назад, я понимаю, что книга Рюрикова была актуальна и важна тогда не только и не столько как уникальный в нашей жизни и в той нашей стране труд по феноменологии, психологии и физиологии любви.

Она была как глоток свежего воздуха. Потому что в ней говорилось о свободе. Да и она сама была фактом свободы. Я еще раз повторю – поскольку это важно – современные нам тогдашние молодые люди в массе своей были чисты и невежественны. А еще они были романтичны и честны. И эта честность требовала свободы, потому что они верили в человека, верили в истину.

Таким же чистым идеалистом был и Юрий Рюриков. В своей книге он писал:

«Может быть… любовь – это не только любовь, а еще и свобода, и истина, и красота, и добро, и справедливость? И когда человек любит, он не только любит – он обретает какую-то свободу, добывает какую-то красоту, творит какое-то добро, постигает какую-то истину. Может быть, невидимыми нитями любовь связана со всеми этими благами, вмещает их в себе и сама входит в них?»

Так думали тогда лучшие из шестидесятников.

Книга будоражила умы, вызывала споры.

К слову сказать, примерно в те же годы писал о любви и я. Доказывал, что семейные отношения – это не тюремная камера и не клетка, отстаивал право человека любить, приводил цитаты из классиков марксизма (мы все тогда цитировали именно этих авторов) о том, что брак, из которого ушла любовь, аморален, и дети, воспитанные в семье, где нет любви, становятся нравственными калеками.

Да, в 1967 году просветительский пафос Рюрикова был мне понятен и близок во многом. Если не во всем.

Но вот теперь, перечитав его книгу спустя почти пятьдесят лет, я обнаружил вдруг две удивительные вещи.

Во-первых, что в основных своих интенциях книга эта не устарела.

А во-вторых, что теперь меня настораживает ее судьба.

Вернее, это одна и та же вещь. Меня настораживает именно то, что за пятьдесят лет эта книга умудрилась не устареть.

Да, конечно, переменился я сам и на очень многие вещи смотрю сегодня иначе. Но дело не в том, что изменился я. Изменилось время. И то, что когда-то виделось нам, шестидесятникам, вожделенной свободой (а свобода понималась нами как нечто неотделимое от ответственности, от благородства, от романтики, как то, что необходимо для полного развития и раскрытия человеческой личности), все чаще оборачивается вседозволенностью, банальной половой распущенностью и полным обезличиванием. И сегодня я с грустью и недоумением вижу, как то, что, казалось, имело непосредственную связь с истиной, превратилось в «досуг», что из того, что называют теперь «любовью», все больше и больше уходит именно любовь. А грядущая свободная семья, рабски не связанная с деторождением и воспитанием потомства, за которую ратует Юра Рюриков, на наших глазах принимает форму освященного обрядом однополого союза, а в недалеком будущем – глядишь, и союза с любимой кошкой или козой…

Я боюсь за книгу Юры Рюрикова. Боюсь, что сегодняшний читатель может понять ее совершенно превратно.