Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра

Только в XI–XII веках Европа начинает оправляться от варварства первого тысячелетия. Центр тяжести жизни постепенно переходит в города. Начинается экономический и духовный подъем, Крестовые походы раздвигают кругозор мира, приводят к отмиранию старой замкнутости. Рыцарство, особенно французское, делается покровителем культуры, резкий подъем переживает философия, на новые ступени восходит искусство, появляется «Песнь о Роланде», первые рыцарские романы, стихи.

Расцветают своя культура и своя поэзия у провансальцев; нация эта стояла в то время во главе европейского развития. «Она первая из всех наций Нового времени выработала литературный язык. Ее поэзия служила тогда недостижимым образцом для всех романских народов, да и для немцев и англичан. В создании феодального рыцарства она соперничала с кастильцами, французами-северянами и английскими норманнами; в промышленности и торговле она нисколько не уступала итальянцам. Она… вызвала даже отблеск древнего эллинства среди глубочайшего средневековья»[18].

И там же, в Провансе, в его искусстве, начинается возрождение любви. Любовь стала у трубадуров Прованса центром жизни, солнцем, вокруг которого обращается вся поэзия, и идеалы любви, созданные в те времена, повлияли на десятки поколений европейцев[19].

На земле появился настоящий культ любви – по преимуществу духовной, психологически развитой, – этим она отличалась от любви Античности[20]. В этом культе был свой бог – Амур, свои богини – прекрасные дамы, свои служители – трубадуры, свои поклонники – рыцари. В нем были свои обряды и обычаи, свои нравы и установления.

В кодексе рыцарской любви был канон подвигов, канон прославления и восхваления дамы, канон любви на всю жизнь. Как писал Стендаль: «Любовь имела совсем особую форму в Провансе между 1100 и 1328 годом»[21].

Обычаи рыцарской любви были медленными. После нескольких месяцев ухаживания рыцарь получал право поцеловать своей даме руку; следуя правилам, он и дальше медленно поднимался со ступени на ступень близости, и зависело это только от его заслуг.

В этой любви явно есть оттенок ритуала, ноты игры, куртуазной и изощренной. Любовь стала в Провансе служением прекрасной даме, поклонением ей. Дама сердца была для рыцаря неземным созданием, – а если и земным, то земной мадонной, воплощением божества. Любовь рыцаря была коленопреклоненным чувством, идеально-возвышенным утонченно-придворным.

Правда, рядом с этим коленопреклонением живет и наивно снисходительное, свысока, отношение к женщине. «Женщина не может так любить мужчину, как он ее, – говорит Окассен, герой старофранцузской повести о любви. – Ведь любовь женщины живет в ее глазах, в кончике грудей и в пальцах ног, а любовь мужчины заключена в его сердце, откуда она уйти не может». В этой забавной сентенции видно, что вассалы не очень-то хотят быть ниже своего сюзерена и даже не прочь приподнять себя над ним.

Прованс был тогда обетованной землей любви, островом любовной Утопии. Это была «прелестная форма цивилизации, – как говорил Стендаль, – которая в течение двух веков составляла счастье высших кругов общества».

Конечно, возвышенная рыцарская любовь не была распространена широко, и рядом с ней, как все знают, жили и феодальные нравы, вроде права первой ночи, и обычные земные отношения, и все они были как бы основой той пирамиды, на вершину которой была вознесена рыцарская любовь. Главным в жизни были тогда именно эти обычные, земные, совсем не утонченные влечения, и грубые нравы, и порабощение женщины. Но книга эта – не история любви, и здесь идет речь только о схваченных искусством сдвигах, которые происходят в чувствах и нравах людей, меняя их, делая непохожими на то, что было раньше.

Рыцарская любовь, как знают, наверно, многие, почти никогда не была супружеской. Возлюбленная была или девушкой – как в истории Окассена и Николет, или супругой другого рыцаря – как это было у Тристана и Изольды, Ланселота и Гиневры или в других романах Кретьена де Труа.

Трубадуры воспевали нарушение супружеской верности, воспевали возвышенную любовь, и это была человечная позиция, предвещающая в чем-то гуманизм Возрождения.

В сословной системе Средневековья человек был не человеком, не личностью прежде всего, а функцией, представителем сословия: рыцарем, духовным лицом, вилланом. Такой же функцией человека – не человеком, не личностью – была и женщина. Девушка была только будущей супругой; женщина была или хозяйкой дома или матерью наследника, или рабочей силой прежде всего.

От рождения до смерти человек был закован тогда в кандалы сословных установлений, каменных обрядов, мертвых обычаев. Крепостному рабу и женщине было особенно тесно под их гнетом, – потому что женщина была в семье крепостной. Рыцарь, который относился к девушке, как к богине, начинал относиться к женщине, как к рабыне; став супругой, госпожа мгновенно становилась рабой.