Три воды

– Так вот в чем скрыта тайна ожившего мертвеца, – зашептал путник. – Из глубины веков над этой красавицей простирается длань заботы Мудрейшего. Ходжа и так не оставил бы несчастную в этом жутком месте, а теперь и вовсе будет следовать за знаком, который укажет путь к трем водам.

– Спрячь золото, милое дитя. Я помогу тебе без всякой оплаты.

Когда солнце поднималось над равниной, Ходжа шел по тающему снегу. За путником семенил осел, а за ослом плелась запряженная в крытые сани лошадь. В санях из-под рогожи и охапок соломы едва виднелось лицо барышни Маши, которой никак не удавалось согреться.

К деревне Березовке граф генерал-поручик Еронкин подъехал верхом. За ним тянулась толпа драгун и холопов, волочились обозы со скарбом.

В свои неполные пятьдесят лет выглядел граф моложаво. Узор морщинок у глаз и над губами выдавал манеру улыбаться часто, широко и открыто. Взъерошенные черные брови, как и сам взгляд, говорили не только о добродушии и честности, но и о несокрушимой твердости, граничащей с упрямством. Неторопливость и уверенность его движений заявляли о привычке повелевать. А краткие негромкие реплики заставляли окружающих прислушиваться, оттого казались более весомыми и не терпящими возражений.

Возвращался Еронкин из краев чужеземных, где целых два года пытался улаживать дела государыни-императрицы. Теперь же был отозван и, минуя столицу, отправлен в Москву, где от него, как сказала государыня – «хоть какой-то прок будет».

За время посольства истосковался граф по родной земле. С легким сердцем покинул он чужбину. Осточертели ему изворотливые переговорщики, поганящие едва ли не каждое его слово. Весело было теперь смотреть по сторонам, вдыхать воздух отчизны.

День выдался яркий, солнечный. От ненастья, что накануне било в лицо ледяными вихрями не осталось и следа. Казалось, природа задышала свободней. Ручьи, подъедавшие конопатые сугробы и ледяные наросты, пускали солнечных зайчиков, радовали глаз. Даже распутица не вызывала отвращения, а казалась милой, родной. Бесконечное чавканье под копытами коней чудилось Еронкину напевом.

У околицы деревни Березовки старый ординарец графа поравнялся с ним.

– Кони-то, – сказал он, – заморились. Да и нам, поевши, веселее ехать будет. Отдохнуть бы, ваше превосходительство.

– Да Москвы уж рукой подать, – ответил граф, жаждавший скорее добраться до дому.

– Эх, батюшка, ведь сказывали же люди добрые, что отсель еще с три десятка поприщ. Право, ваше превосходительство, распутье, кони грязь месить измаялись. Велите отдыхать.

– Ну, добро, – согласился граф. – Будь по-твоему.

– Эхва! – чуть отстав, закричал ординарец. – Долой с коней! Жги костры, наполняй котлы!

Конные спешились, стали развязывать вьюки. Облюбовавши сухой пригорок, принялись стаскивать туда котлы да съестное из обозов.

Из изб, из-за загородок и всяких иных мест высыпал деревенский люд. Таращились на бравых драгун, судачили о добрых конях, об оружии и ладных казенных сапогах, в кои обуты даже холопы.

Еронкин тоже слез с коня, отдал поводья ординарцу, а сам взошел на вершину холма, потянулся, распахнул руки, будто возжелал объять неохватные просторы любезного сердцу отечества своего.

Воротившись, граф обошел обозы, справился о нуждах – не в тягость ли кухаркам их дальний переход. Получив желаемый ответ, направился к деревенским.

– Не чинитесь, – изрек он благодушно в ответ на поклоны. – Как живете-можете, люди добрые?

– Спасибо, барин, – ответствовал пожилой крестьянин в войлочной шапке, поддевке, опоясанной пеньковой веревкой, с посохом в дряблой руке. – Живем, чем бог даст. Коли не брезгует нами твоя милость, прими медку, уважь, за здоровье выпей!

– Отчего же не выпить за здоровье? Выпью. Подавай, старик, чарку, да пополнее!

– Эй, дуры, чего спужались? Грач то! – крикнул старик, разинувшим рты бабам, что уставились на птицу, отбившуюся от стаи и кружившую над деревней. – Несите живо кринку медовухи барину! Глашка! Кому велено?!

Девка зыркнула карими очами на старика и припустила к избе, едва не потеряв на бегу платок.

– Житья нету бедному человеку. Ходи да оглядывайся, к каждому темному пятну присматривайся, э-эх!

– О чем горюешь, старик? – спросил граф. – Не пойму.

– Э-эй, да ты, я разумею, барин, издалече едешь, коли не слыхал о черных птицах, что несут погибель.

– Бредни! Быть не может! – хмыкнул граф. – Откуда взялись окаянные?

– Хлябь их ведает, – пожал плечами старик. – Ономнясь одна-единая птица на хутор у Ольховки наведалась. Сгинул хутор подчистую! В три дня весь люд будто огнем пожгло, токмо пепел заместо мужиков да баб в избах на скамьях полег. Никто не уберегся – ни стар, ни млад!

– Странны дела твои, Господи! – обронил граф. – Да что же вы птицу ту с неба не собьете? Отчего в силок не заманите?

– Да кабы то простая ворона была, так мы бы ее давно извели, а то отродье ведьмовское – из выводка самой Моры!