Три войны Бенито Хуареса

Дело было, разумеется, не в сеньоре Лердо как таковом. Но молодые радикалы нашей партии считали сеньора Лердо своим вождем. Они обвиняли президента в излишней умеренности и нерешительности. Одна из либеральных газет писала тогда: „На все удары судьбы он отвечает равнодушием, фатализмом, бездеятельностью, свойственной его расе“. Они и представления не имели, как тщательно президент взвешивает бесчисленные обстоятельства, прежде чем принять решение. А президент готов был в тот момент пожертвовать своим самолюбием ради единства. Уход Лердо из правительства означал тогда раскол наших сил, ибо роль Лердо сильно преувеличивалась его многочисленными сторонниками, а раскола и разброда у нас и так было достаточно. Я не буду описывать бурные заседания и бесконечные споры. Ведь в тогдашнем правительстве хватало спорщиков и упрямцев. Но всегда дело решало спокойствие президента, который был упрямей их всех, вместе взятых. Его аргументы всегда были просты и жизненны. К примеру, его известная фраза, повторяемая им тогда не раз: „Лучше одна война, чем две“. Это означало — реформы нужно провести, воспользовавшись войной за конституцию, иначе придется потом воевать и за реформы. Теперь это кажется несомненным, а тогда было немало людей, расположенных отложить реформы до окончания войны.

Сеньора Хуареса обвиняли в том, что он слишком долго откладывал реформы. Но я-то прекрасно знаю, что тут были за причины. Ему было бы куда легче уступить напору со всех сторон. Сеньор Хуарес, хочу Вам сказать, владеет редкостным чутьем — когда и что сделать. Момент, который он выбрал для реформ, был самый подходящий. Преступление при Такубайе возмутило иностранные державы, и они с большей благосклонностью взирали на Веракрус, чем на Мехико. Внутри же страны наши генералы стали сами проводить реформы там, где они воевали. Генерал Видаурри уже конфисковал церковные имущества в северных штатах, а генерал Гонсалес Ортега, кроме того, еще и разрешил гражданские браки. В Мичоакане, цитадели либералов, начали закрываться мужские монастыри. Короче говоря, президент мог указать своим противникам на эти поступки и объявить реформы волей народа! Это был сильный довод.

Вдумайтесь, мой друг, в первую фразу Манифеста от двенадцатого июля: „Все имущества, которыми владело духовенство как белое, так и черное, переходят в собственность народа“! Вдумайтесь, ибо Вам, воспитанному в другой стране, этого сразу не понять. В Мексике духовенство было самым богатым и самым сильным классом общества. Столетиями оно диктовало свою волю духовно и материально. Подумайте, какой жизненный переворот должно было произвести отъятие у церкви не только его избыточного богатства, но и его законом освященного права вмешиваться в жизнь каждого из нас. Я верующий человек, мой друг, но меня это всегда возмущало. Президент тоже искренне верующий, но для убежденного демократа вера есть дело свободное. Потому для сеньора Хуареса в „Законах о реформе“ имущественные статьи, поверьте мне, были не главными. Не главным было для него, что, вопреки „закону Лердо“ пятьдесят шестого года, теперь церковная собственность не выкупалась, а конфисковывалась. Главным — я это точно знаю! — была узаконенная независимость частной и государственной жизни от церкви. Кто хотел, мог посещать храмы, кто хотел, мог не посещать. Кто хотел, мог венчаться в церкви, кто хотел, мог скреплять брак в мэрии. Регистрация рождений и смертей тоже становилась делом гражданским. Это очень важно, поверьте! Ведь прежде священник мог отказать крестить новорожденного или запретить похороны, если ему не могли заплатить или чем-то еще прогневали. Таких случаев было много. И это было трагедией! Пользуясь этими средствами, церковь могла заставить верующих поступать как ей угодно. И дело тут было не в религии, а в политике. Теперь же воля верующего человека стала независимой — не от бога, но от священника, который — увы! — слишком часто оказывался нечестным!

Вот эту-то независимость и добровольность и почитал президент величайшим приобретением революции. Он убежден, что, освободившись от этой тягостной опеки, мексиканец ощутит неискоренимую потребность в свободе и просвещении. Он убежден, что демократия есть удел людей со свободной душой.

Но, помня наши разговоры, я предчувствую вопрос: „А как же меры экономические?“ Я не стану вдаваться в подробности. Вы можете сами прочитать и Манифест от 12 июля, и все приложения. Хочу только внимание Ваше задержать на дополнении к аграрному закону. Дополнение это объявляет раздробление земельной собственности для всеобщего благосостояния. Видите, какое движение по сравнению с „законом Лердо“, запрещавшим церковные земли дробить? Теперь даже бедняк может за малую цену и беспошлинно приобрести кусок национализированной земли. Дополнение толкует и о том, чтобы излишки земель распределить на льготных условиях. Вдумайтесь в это, дорогой друг. Какие далеко идущие последствия это может иметь. Это шаг к подлинной аграрной справедливости, вот что это такое!