Три войны Бенито Хуареса. Повесть о выдающемся мексиканском революционере

Андрей Андреевич открыл глаза и повернулся к бухте — зеленая мутная вода с горящими солнечными пятнами, ярко-желтые песчаные островки. Три матроса разгружали какие-то кули с барка, таская их по колено в воде. Один из них, сгибаясь под кулем, в левой опущенной руке нес большой баул Гладкого. В бауле лежали бумаги и одежда.

Солнце не жгло. Оно обтекало, как раскаленная вязкая масса…

Какой страшный, какой свирепый ветер уносил одного за другим друзей и врагов вокруг. Окампо, Дегольядо, Комонфорт, Лердо, Валье, Сарагоса, Прието, Ортега, Добладо… Кто убит, кто умер, кто не устоял на ногах под напором этого мудрого и безжалостного шквала, названного людьми революцией, шквала, зарождающегося где-то в глубинах неба и моря… Старый Хуан Альварес — отец революции Аютлы, в последний раз воспрянувший в годы вторжения: «Я еще жив, люди побережья! Я, который столько раз водил вас на тиранов! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» Но теперь у него кончились силы, он умирает… Где смертельные враги? Мирамон и Томас Мехиа кончили жизнь рядом с красавцем Максимилианом, чья наивная самоуверенность сделала его убийцей тысяч людей, — все трое расстреляны взводом республиканской пехоты возле Серро-де-лас-Кампанос[15] под городом Керетаро… А Маркес, шакал, пивший кровь? Бежал к испанцам на Кубу, чтоб стать ростовщиком… Кто — в земле, кто — в эмиграции… Ромеро и Марискаль — дипломаты, они далеко… Новые люди, новые генералы вокруг…

Республика победила, республика живет. Реформа продолжается… И что бы ни было через год, через десять, через тридцать лет — возврата к прошлому не будет. Мы узнали, что есть свобода и демократия. И мы не забудем этого. Ни мы, ни наши дети…

Слева, оттуда, где кончалась черная скальная стена, раздался стук, приглушенный жарой. Андрей Андреевич всмотрелся. Там, в глубь берега, уходило селение — бастионы маленькой крепости, десяток домов, недостроенная церковь, солдатские палатки. Гладкой знал, что год назад здесь высадился отряд войск с Кавказа и начал строить укрепление…

Несколько солдат в белых рубахах и штанах (ну совсем как мексиканские пехотинцы, только у тех штаны куда шире и подобие мундиров с одним рядом пуговиц, а не рубахи, да и кепи еще выше и больше здешних фуражек) шли оттуда к месту выгрузки.

Один из них подошел совсем близко к Андрею Андреевичу — рыжий, с веснушками, проступавшими сквозь розовый загар.

— Что, ваше благородие, — сказал он, глядя на Гладкого весело и снисходительно, — прибыли?

Ноющая боль в груди почти улеглась — она маячила где-то вне тела. Блаженный покой опустился на Андрея Андреевича. Здесь, на этом белом жарком песке, перед этой каменной черно-серой глухой стеной, за которой — он знал — начиналась пустыня, возле зеленого, испещренного вспыхивающими ослепительными пятнами моря, он понял, что странствия его окончились.

— Прибыл, братец, — сказал он солдату и улыбнулся.

Невысокий грациозный человек, президент Мексиканской республики, шел вдоль строя своих солдат, которым предстояло идти в бой, идти на юг, на Керетаро, где укрепились остатки армии Максимилиана, называющего себя императором Мексики, армии, которой снова командовали генералы Мирамон, Мехиа, Маркес… Он шел, глядя на восторженные лица индейцев, креолов, метисов, вскидывавших правой рукой свои старые ружья, а левой — истрепанные кепи и звонко, нестройно кричавших…

Андрей Андреевич не слышал, что они кричали. Он видел восторг и веру на их лицах. Медленно, как во сне, поднимали они над головами ружья и кепи.

Он смотрел, и в душе его тревога мешалась с радостью.

Он не обладал великолепным качеством тех, кто размахивал ружьями и кепи, он не умел восторженно отдаваться ликованию минуты, он не умел отделять настоящее от будущего. Грозные тени уже легли на этот сверкающий день, на эти шеренги людей, звонко кричавших о своей любви к невысокому спокойному человеку, о своей любви к этому солнцу, этой горячей земле, о восторге близкой победы… Но одну победу он, Андрей Андреевич Гладкой, уже видел здесь… Все это было смутно — он не мог тогда угадать, что вскоре Порфирио Диас, пожелавший стать президентом и проигравший Хуаресу на выборах, поднимет мятеж против своего учителя, будет разгромлен и скроется в горах, и никто не мог знать, что дон Бенито, снова избранный президентом, умрет от сердечного приступа в июле 1872 года, и генерал Диас станет диктатором, хитрым и жестоким, на тридцать лет, — пока в крови и огне новой великой революции Мексика Хуареса не одолеет Мексику Диаса…

Но это впереди, это впереди, а пока — как славно жить сегодняшним счастьем! Гони, гони свою российскую тоску!

Высокий человек с выгоревшей бородой стоял рядом с офицерами эскорта и влюбленно смотрел на дона Бенито, медленно, как во сне, двигавшегося теперь обратно вдоль ликующего строя…

Дон Бенито Хуарес шел к нему по желтому жаркому песку каспийской бухты.

Он приближался.

Он был совсем близко.