Три вокзала

Звук мотора перекрыл пение насекомых, из марева, висевшего над дорогой, появился автобус.

— Еще по маленькой, — Матти налил следующую точно до краев.

Это был армейский автобус с новобранцами, — все сразу стали рыцарями — прямо сэры Галахады,[4] когда увидели, что на остановке сидит девушка.

— Ты говорил, что здесь не ходят автобусы. Вот же автобус, а наша машина — на гребаном домкрате, — вскочили «охотники».

— Нет здесь никаких автобусов, — заблеял Матти. — Неподалеку воинская часть. Иногда их автобусы или грузовики проносятся мимо, вот и все.

Двери автобуса открылись, и Мая осторожно поднялась по ступенькам, как будто и автобус, и солдаты могли раствориться от одного ее прикосновения.

«Охотники» понеслись к машине. В руках одного оказался автомат, другой тут же крикнул, чтобы он его убрал.

— Давай, давай, уйдет… — метался Матти.

Автобус тронулся. Маю стали закидывать вопросами. Через некоторое время солдаты расслабились, гордясь своим поступком… Она, опустошенная, отправилась в город.

Вокруг вокзала выстроился рынок. Сбережения Маи остались припрятанными в клубе, но чаевых за ночь оказалось более чем достаточно, чтобы купить джинсы и подержанную кожаную куртку. Пока женщины в станционной парикмахерской восхищались Катей, она покрасила волосы. Только изменив внешность, Мая пошла в кассу и купила билет на ночной поезд в Москву. В плацкартный вагон. Она никогда не была в Москве, но подумала, что это — хорошее место, где можно будет скрыться.

«Чудеса случаются. Наша судьба сделала крутой поворот», — мысленно сказала она ребенку, когда они сели в поезд. Мая улыбалась от волнения. Судьба вручила ей самую драгоценную вещь на свете — дочь, и ей удалось ее сохранить. С этого момента жизнь должна была измениться. Катя захныкала. Но прежде чем она начала громко плакать, Мая уже была в тамбуре в конце вагона и дала ребенку грудь. Как только первый приступ голода прошел и ребенок успокоился, Мая позволила себе сигарету. Ей хотелось, чтобы так было и дальше — она смотрела и смотрела, как в лунном свете блестят поля, а поезд, как контрабандист, везет через границу ее ребенка.

Мая не слышала, как вошел пьяный солдат, пока позади него не лязгнула, закрываясь, дверь.

Это было давным-давно, казалось Мае. А всего-то — два дня назад. Ладно: суки — всегда суки. Она закрыла глаза. А когда Женя заснул, осторожно вытащила из рюкзака его последние деньги и вышла из казино.

14

Аркадий позвонил Виктору из гримерки танцовщиц и сообщил, что жертву, которую они назвали Ольгой, опознали как Веру Антонову, девятнадцати лет, студентку МГУ. А поскольку это был его случай, предложил приехать в «Нижинский» и принять участие в расследовании.

— Я пока не могу никуда ехать. Мне делают татуировку.

— Прямо сейчас? В это время?.. Нет проблем. Клуб открыт всю ночь.

Аркадий не знал, что сказать. Он мерил шагами небольшое, ярко освещенное пространство, которое было отведено под гримерку. Стол с гримом завален использованными салфетками, банками с кремом, пудрой и румянами, помадой и тушью. Трудно было представить, как сюда могли втиснуться шесть женщин, не говоря уже о том, что им приходилось здесь еще и переодеваться — снимать один костюм и надевать другой.

— Я трезв, если это — то, что тебя сейчас интересует, — сообщил Виктор.

Аркадий думал о другом. Он обратил внимание на фотографии друзей и членов семьи, они были подоткнуты за раму зеркала. Но ни на одной из них не было Веры Антоновой.

— Кто ее опознал? — спросил Виктор.

— Журналистка, которая пишет о клубе и еще несколько человек. Похоже, учебу в МГУ она совмещала с работой в «Нижинском».

— Да, грустно…

— Зачем тебе татуировка?

— Ты же не думаешь, что я могу просто так для удовольствия болтаться в тату-студиях… Между прочим, звонил Зурин и спрашивал, где твое прошение об отставке. Он ждет. Он сказал, что начальство проинформировано — тебя отстранили. Ты больше не следователь. Первый звоночек, и они тебя задержат.

— Арестуют?

— Отрубят голову, если захотят.

— Когда ты сможешь приехать в клуб? Ты же всегда говоришь, что детектив идет вперед, а прокурор — следует за ним. — Пока Аркадий говорил, он быстро открывал и закрывал ящики. В одном он, конечно, заметил экстази в виде леденцов, прозрачных капсул и зеленого горошка, однако ни клофелина, ни эфира не было. В комнате с зеркалами, отражающими друг друга, он казался себе окруженным отчаявшимися мужчинами с длинными прилизанными волосами, глубоко запавшими глазами. Такие обычно блуждают дождливой ночью по улицам и заставляют людей поднимать стекло в машинах или спешить к светофору.

— Не кидайся на артистов. Я позвоню тебе утром, — сказал Виктор.

— Татуировка болит?

— Немного покалывает.

— Ладно.