Три возраста Окини-сан

Вечером в канун праздника Коковцев вскинул на плечо большую корзину с выстиранным бельем, в свободную руку взял вторую корзину. Окини-сан подперла двери лачуги палкой, они тронулись. Быстро темнело, в зелени садов разгорались фонарики, украшенные паучками иероглифов с именами домохозяев. В квадратах растворенных стенок Коковцев не раз видел сидящих точно в центре комнат молодых японок в привлекательных кимоно, они лениво опахивались веерами и ждали, ждали, ждали… Чего?

— Ты очень устал? — спросила Окини-сан.

— Тяжело, — пожаловался он.

За его спиной слышалось ее прерывистое дыхание.

— Не купить ли нам сегодня сакэ, голубчик?

— Хорошо, — согласился Коковцев. — Мы купим сакэ.

Окини-сан сказала, что американцы богатые:

— Они дадут нам деньги, и купим сакэ.

— Если ты хочешь, конечно, мы купим сакэ.

Старуха шла молча, иногда надоедая ему просьбой:

— Не забудь, что нам надо сакэ.

— Да, я помню. Мы выпьем сакэ…

Свободных фунэ у пристани не было. Но рядом садились в вельбот американские матросы спешившие на свой крейсер с берега. Все они были, как на подбор, сытые, холеные, розовощекие, и, глядя на них, Коковцев невольно вспомнил красочный щит рекламы на ревельском пляже: «Я ем геркулес!» Сам же адмирал сейчас мог годиться только для рекламы: «Я не ем геркулес!» Опустив корзины на пристани, он по-английски окликнул американских матросов:

— Хэлло, подбросьте на вельботе до крейсера…

Американцы с явным уважением к старому человеку подхватили корзины с пристани, помогли ему спуститься в вельбот. Довольный, что не пришлось тратиться на гребца фунэ, Владимир Васильевич сел на транцевую доску в корме шлюпки, сказав:

— Out! — Он пошутил, но, повинуясь команде, хохочущие матросы вставили весла в уключины. — Hold water! — И весла разом, с шумом загребая воду, закинулись в первом сильном гребке.

Старшина шлюпки треснул Коковцева по плечу:

— Приятель! Похоже, ты из нашего клуба?

— Ты не ошибся, дружище.

— А за какую команду играл?

— Играл за Россию… вот и продулся.

— Ого! Не был ли ты, как и я, старшиною?

— Был… адмиралом.

Крейсер наплывал ближе, с него откинули забортный трап, на нижней площадке которого встали фальрепные, чтобы подхватить пьяных. Вахтенный офицер уже сунул в зубы свисток для объявления штрафа в десять долларов тому из них, кто споткнется на трапе. Вельбот на большой скорости мог повредить весла, и потому Коковцев заранее предупредил:

— Шабаш! End of day's work!

Весла исправно прилегли к борту. Ошвартовались.

— Кто на транце? — крикнул сверху вахтенный офицер.

— Русский адмирал… прачка!

— Помогите старику, если не врет…

На палубе крейсера быстро разобрали чистое белье из корзин. Набежало немало матросов; пихая один другого локтями в бока, они недоуменно показывали на Коковцева; он слышал:

— Надо же так! Русский адмирал… Черт побери, неужели он сам выстирал мои трусы и манишку под галстук?

Вряд ли с какой-нибудь прачкой в Нагасаки расплачивались так щедро, как расплатились сегодня с Коковцевым, который едва поспевал раскладывать выручку по карманам, не забывая благодарить дающих. Слов нет, ему, конечно, было приятно снова ощущать под собой дыхание корабельных машин, вибрация которых передавалась ногам через прогретый металл палубы. Чуткий глаз профессионала уже отметил конфигурацию крейсерских мачт. Грандиозные и ажурные, они упирались в палубу сразу четырьмя растопыренными ногами, внешне похожие на Эйфелевы башни, внутри их железной арматуры провисали, будто ласточкины гнезда, сигнальные марсы и рубки управления стрельбою. Коковцев знал, что все это — наследие Цусимы, результаты которой перепугали конструкторов американского флота.

К нему подошел вахтенный офицер крейсера:

— Вы и правда были адмиралом русского флота?

— Вам не верится. Могу доказать. Это верно, что в Цусиму японцы сбили мачты наших броненосцев сразу же, как и дымовые трубы. Из этого горького опыта вы напрасно извлекли такое решение… — Он показал на эйфелевы башни мачт.

— В чем дело? Собьет одну ногу, останется еще три.

— Не думаю. Наш флот перенял такие же конструкции мачт у вашего флота, но в первые же дни войны с Германией мы спилили их под корень, вернувшись к обычным мачтам…

Вахтенный офицер сделал ему под козырек:

— В таком случае надо бы выпить, и чем скорее, тем лучше. Офицерский бар крейсера к вашим услугам…

На прощание офицеры положили ему в бельевую корзину две бутылки превосходного виски. Коковцев вернулся на берег:

— Смотри! Ты ведь хотела сегодня сакэ…

Окини-сан стала пить еще на пристани:

— Виски лучше сакэ. Не будем стоять под фонарями.

* * *

— Теперь, — говорил ей Коковцев, — я сам буду отвозить белье на корабли. Ты только стирай, отвозить стану я… А не зайти ли нам в ближайшую сунакку, чтобы поужинать?

— Куда же нам идти, если все вокруг так хорошо! Только не отнимай у меня бутылку… Я так устала за эти дни, стирая.

Кажется, они уже миновали Дэдзима, свернули в сторону бухты — к берегу, возле которого покоился старый причал.

— Здесь нету фонарей, — сказала Окини-сан.