Три выбора

Если луч зрения долго остается фиксированным в каком-то направлении, возникает иллюзия движения по этому лучу, и тогда сферическая поверхность сжимается, радиус кривизны уменьшается, и ее границы окутываются дымкой, сначала плотной, а потом все более разреженной, взгляд какое-то время преодолевает почти полную пустоту, а потом появляется новая сфера большего радиуса.

При этом новая сфера, как это и следовало ожидать, сначала видится изнутри, и выглядит почти плоской «твердью», но, по мере приближения, ощущение ее твердости делается все менее уверенным, пока не исчезает вовсе, когда взгляд пронизывает ее как самолет встретившееся облако.

Вырвавшись из этой «газообразной тверди», луч зрения уже не встречает при удалении от нее ничего примечательного. Окружающая дымка все более редеет, не исчезая, тем не менее, полностью.

И вот, при значительном удалении от исходной точки, поле зрения претерпевает метаморфозу. Она похожа на ту, которую можно ощутить при разглядывании известных «волшебных картинок», когда зафиксированный, но «расслабленный» взгляд из специально подобранной мозаики цветовых пятен выхватывает вдруг прекрасные объемные изображения разных телесных сущностей – цветов, зверей, чайных чашек и других сюрпризов, придуманных художником.

Ушедший вдаль от второго сферического слоя взгляд начинает различать какие-то силуэты. Сначала это просто туманные пятна, быстро превращающиеся в точки и исчезающие из поля зрения, потом появляются некие волокна, кристаллы и, наконец, картинка, знакомая всякому, кто смотрел в окуляр микроскопа.

Сейчас мне показалось, что если приложить ещё одно усилие воли, то откроются передо мной космические бездны с их планетами, солнцами и галактиками…

Но предшествующее движение, как оказалось, было столь трудным, потребовало от меня такого напряжения, что в какой-то момент я не удержал луч своими мысленными усилиями, и мой взгляд, как натянутый до предела резиновый жгут, вырвавшийся из растягивающих его рук, начал стремительно сжиматься, и все картинки замелькали в обратном порядке…

Глава 23

...

Об ответе Эверетта на мой третий вопрос, статье академика Маркова, демиургическом землекопе, реакции сослуживцев на мою книгу, пользе лазерного сканнера-переводчика, причинах интереса Эверетта ко всему «русскому», а также о роли мальчишки, выпавшей бородатому дяде. Первый светлый морок.

Заштопать для царя мундир

Один портной взялся.

Сел шить; но над одной из дыр

Вдруг дух в нем занялся.

Уф! Несколько мгновений головокружения и сосания под ложечкой почти не прервали течения моих мыслей. На сей раз отключка оказалась весьма краткой и совершенно бессодержательной, как бессодержательна любая последовательность абстрактных образов и символов для всякого, кто не посвящен в их смысл. Сфера, гантель, бублик… 1s, 2s, 2p… Пустые абстрактные множества для 99 % представителей рода Homo Sapience…

И нечего терять драгоценное время, которого Бог создал достаточно лишь для себя, узурпировав при этом роль распределителя этого дефицита для нас, «смертных». Сегодняшняя моя квота уже близка к исчерпанию, так что не мешкай, Цигнус – скорей к экрану!

Мой третий вопрос был посвящен работам академика М.А.Маркова (в частности его трактовке теории Эверетта в статье «Классический предел в квантовой механике и предпочтительный базис», написанной совместно с В.Ф. Мухановым) и, в связи с ней, той гипотезе о склейках эвереттовских ветвлений, о которых я писал в посланной ему в Уошингтон моей книге «Неодномерное мироздание».

Вопрос я сформулировал так: «Известны ли Вам работы рассейского академика Маркова о принципиальной возможности взаимовлияния различных ветвлений мультиверса и что, в связи с этим, Вы могли бы сказать о моей идее „склеек“ этих ветвей при определенных обстоятельствах?»

Я надеялся, что о статье Маркова и Муханова он что-то слышал – все-таки известный физик Марков, настоящий рассейский академик, не чета многим нынешним! Но статья была опубликована на рассейском языке и, если Барбур не обратил его внимания на нее специально, Эверетт мог и пропустить – читать рассейскую периодику на Западе никогда не считалось обязательным для ученого, а рассейскую периодику советского периода – и подавно.

Хотя мировая наука и «недобирала мощности» при таком отношении к «рассейским Невтонам», но в целом это была прагматичная позиция – то, о чем наши ученые хотели оповестить мировую научную общественность, как правило, переводилось на аглицкий и печаталось «там». А то, в чем сомневались – печатали здесь по-рассейски, чтобы в случае успеха идеи потом ссылаться на приоритет, а в случае ее провала было не так стыдно за «допущенную оплошность».