Зарецкая. А как живут, ma chère! Вот однажды пригласили меня на бал в один дом, помнится, за Москвой-рекой, на Зацепе...
Гореглядова. На Зацепе? Боже мой, какие
Княгиня. Согласитесь, что это может быть только у нас.
Зарецкая. И только в Москве. Вот мы ехали, ехали какими-то огородами, Крымским Бродом... Ужас! И что ж, вы думаете, нашли на этом бале?.. Хозяйку, которая заговорила с нами по-русски, голые деревянные стены и сальные свечи в запачканных хрустальных люстрах.
Княгиня. Нет, шутите!
Зарецкая. Уверяю вас. По этому вы можете судить, как живут в Москве. В Благородном собрании я была только однажды, на масленице. Зала недурна; но что за тон, что за манеры! Молодые люди ходят взад и вперед; никто не обращает на вас никакого внимания, и если вы не хотите сидеть на скамейке, то уж, конечно, не догадаются подать вам стула. Я это испытала на себе.
Княгиня. А театр, ma chère?
Зарецкая. Французский — прелесть, но зато русский!.. Вы не можете себе представить!.. Что за актеры, какие названия у этих актеров! Щепкин, Репина. Ну, поверите ли, тошно слышать! А как играют!.. Меня уговорили однажды посмотреть какую-то оперу, кажется, «Волшебного стрелка». Ну, ma chère, признаюсь, мне стало стыдно, что я русская. Но это еще ничего. Подле меня в ложе какой-то господин, которого называли графом, начал говорить с своими дамами и хвалить игру актеров, декорации, костюмы, словом, все и даже уверять их, что он видел эту оперу в Париже, и что она дается там не лучше, чем в Москве. Как вы думаете? Эти дамы, которые, впрочем, одеты были недурно и, казалось, принадлежали к хорошему обществу, слушали его, как оракула! Такое невежество вывело меня совершенно из терпения, и чтоб показать этому господину, как мне гадко было слушать его наглую ложь, я вскочила, накинула шаль и тотчас уехала из театра.
Княгиня. Признаюсь, и я на вашем месте не усидела бы спокойно.
Гореглядова. Вы меня удивляете, Ольга Федоровна.
Княгиня. Ах, ma chère, чему тут удивляться? Да разве прошлого года не были у нас приезжие из Москвы. Помнишь этого князя Брянского и еще какого-то ученого? Ну вот этих, над которыми мы так смеялись, когда они объявили преважно, что
Зарецкая. Ну, ma chère, я в Москве видела двух вояжеров англичан, которые еще хуже Дубровина коверкают несчастный французский язык.
Княгиня. И, ma bonne amie![14] Да зато они прекрасно говорят по-английски.
Зарецкая. Да, это правда. Да что это за князь Брянский, ma chère? Я что-то никогда не слыхала этой фамилии. Что он такое?
Княгиня. Как что? Он принадлежит к лучшему московскому обществу — я это знаю.
Гореглядова. О, если так, то, кажется, нам нечего перенимать у Москвы.
Златопольская. Нам перенимать? Нет, ma chère, не мы у Москвы, а Москва должна перенимать у нас.
Княгиня. Да, да! Не мешало бы ей поучиться здесь хорошему тону и спросить у нас, что значит образованный вкус.
Зарецкая
Княгиня. Вы его знаете, ma chère?
Зарецкая. Бальзака? Какой вопрос! Вся Москва от него без ума.
Гореглядова. Неужели?
Златопольская. Однако ж, верно, д'Арленкур...
Зарецкая. Фи, ma chère, что вы говорите? д'Арленкур! Да его уж никто не читает; все над ним смеются. Но Бальзак!.. Ах, Бальзак!! В Москве нет ни одной порядочной женщины, которая не знала бы его наизусть.
Княгиня. В самом деле?
Зарецкая. Да, ma chère. Когда на масленице я была в Благородном собрании, кто-то сказал, что Бальзак в Москве. Потом стали говорить, что он в собрании. Боже мой, как все дамы засуетились, какая пошла тревога, шум, расспросы. Одного молодого человека, который с виду походил на француза, совсем было задушили. К счастью, он заговорил по-русски; это его спасло.
Златопольская. Ах, ma chère, вы, верно, дадите мне прочесть эти книги.
Гореглядова. И мне, ma bonne amie!
Княгиня. С большим удовольствием... когда прочту их сама.
Слуга
Княгиня. Ну так, — всегда первая!.. Как она мне надоела!