Три жениха. Провинциальные очерки

— Крошечку получше. Ох, батюшка, ваше превосходительство, что мне делать, к чему приступить?.. Надоумите меня, посоветуйте мне!

— Если вам угодно знать мое мнение, так вот оно. Вероятно, Варвара Николаевна уже обвенчана; следовательно, этого переменить нельзя. На вашем месте я простил бы ее.

— Как, батюшка, ваше превосходительство? Вы мне советуете...

— Да вы сами говорили, что не стали бы противиться ее склонности.

— О, конечно бы не стала!.. Но рассудите милостиво!

— Я не оправдываю поступка вашей падчерицы: она дурно сделала, что не имела к вам доверенности; вы так ее любите...

— Как родную дочь! Видит Бог, как родную дочь!

— А если так, сударыня, — сказал предводитель, — так будьте же до конца нежной матерью — простите ее!

— В самом деле, Анна Степановна, — прибавил Холмин, мигнув украдкой Слукиной, — ведь, снявши голову, о волосах не плачут. Добро бы дело-то было поправное, а то что толку и себя надрывать и их мучить? Эх, матушка, простите ее!

— Ну, если все меня просят, — сказала с глубоким вздохом Слукина, — так, видно, пришлось простить...

— Но может быть, — промолвил губернатор, — тот, за кого она вышла замуж...

— Да кто бы он ни был! — перервала Слукина, — все равно! По-моему, батюшка, ваше превосходительство, прощать, так прощать. Он муж ее, так я и его буду любить, как родного сына.

— Как вы добры, Анна Степановна! — сказал предводитель.

— Что ж делать, Николай Иванович! Знаю сама, что это слабость; да уж у меня натура такая!

— Вы слышите, ваше превосходительство? — сказал вполголоса Холмин, обращаясь к губернатору. — Госпожа Слукина добровольно, по одному побуждению своего доброго сердца, прощает мою крестницу... Варенька здесь, Анна Степановна, и если вы позволите ей войти...

— Ох, постой, батюшка, постой! Дай собраться с духом... Сердце-то у меня, сердце... вот так выскочить хочет!

— Право, вам не мешает пустить кровь, сударыня, — шепнул доктор фон Дах. — Вы в таком волнении...

— Не ваше дело, батюшка! — вскричала Слукина. — Ну, пусть войдет, — продолжала она, закрывая лицо обеими руками. — О Господи, укрепи меня грешную!

Боковые двери отворились, и молодые вошли в гостиную.

— Вот она! — сказал Холмин, подводя к Слукиной свою крестницу.

— Ну, Варенька, Бог тебе судья! — проговорила Анна Степановна, стараясь всхлипывать. — Огорчила ты меня на старости! Ну, да так и быть, Господь с тобой! Я прощаю тебя, мой друг!.. Да где же твой муж?

— Вот он, маменька.

Слукина подняла глаза: перед нею стоял Тонский.

На этот раз она не шутя упала в обморок, и доктор фон Дах добился своего: он пустил ей кровь.

* * *

Недели через две после этого приключения в собрании общества людей «высокого полета» происходил такой разговор:

Княгиня Ландышева(обращаясь к Вельскому). Так князь Владимир Иванович сегодня к вам не будет?

Вельский. Нет, княгиня. Я уговорил его отправиться в деревню.

Гореглядова. Что это вам вздумалось?

Вельский. Так вы не знаете? Князь хотел резаться с Тонским.

Златопольская. Ах, Боже мой! Дуэль?

Вельский. Да! И вы не можете себе представить, какого мне стоило труда доказать ему, что он навсегда сделается смешным, если станет драться с этим молокососом, и за кого же? За какую-то Варвару Николаевну Тонскую, урожденную Слукину?

Княгиня. Да неужели он в самом деле был влюблен в эту девочку?

Вельский. До безумия.

Княгиня. Впрочем, у ней очень хорошее состояние. Надобно сказать правду, Анна Степановна поступила с ней весьма благородно: она дала за ней в приданое тысячу душ.

Гореглядова. Право? О, так я понимаю, что Тонский мог в нее влюбиться. Но князь! Боже мой! Да что он нашел в ней хорошего? Une petite sotte![16] 

Зарецкая. Худа, бледна, как смерть.

Гореглядова. Стеклянные голубые глаза...

Княгиня. Серые, ma chère.

Гореглядова. Серые или голубые, только в них вовсе нет души.

Златопольская. А нос, ma chère, нос?.. (Взглянув украдкою в зеркало.) Надеюсь, его никто не назовет греческим?

Вельский. И, полноте! Охота вам говорить об этой алебастровой кукле! Мне все кажется, что ее сейчас на лотке носили.

Зарецкая. Comme vous êtes méchant![17]

Гореглядова. Для меня этот Тонский несравненно лучше своей жены. (Взглянув исподлобья на Вельского.) Il est assez joli garcon![18]

Вельский. Кто, он? Да, конечно, он был бы прекрасным тамбур-мажором.

Княгиня. Да, это правда, — он недурен собою, но так обыкновенен! Такие инъобильные формы!..

Зарецкая. Бел, румян...

Златопольская. Светлые волосы... Фи, настоящая русская физиономия!

Вельский(улыбаясь). Вы, кажется, не всегда это думали.

Златопольская(повернувшись). Ай, что вы это говорите? Полноте!

Вельский(обращаясь к Зарецкой). Да, мне помнится, что и вы...

Зарецкая(ломаясь). Кто? Я?.. Quelle idée![19]