Три женщины

И нигилист рассказал Муссолини о молодом китайском императоре Чан Сюаньчуне из династии Мин, который за несколько месяцев убил в провинции Сычуань тридцать миллионов человек. Сначала всех ученых, потом — купцов, за ними — чиновников. Потом приказал отрезать ноги женам своих офицеров и сделать из них курган. И кончил тем, что отдал приказ своим солдатам убить друг друга. На вершину кургана он положил ноги своей любимой наложницы.

— Император Чан Сюаньчун, — закончил нигилист, — написал слова, которые может понять только русский человек: «Убивайте. Убивайте. Убивайте. Жизнь человека ничего не стоит».

Много лет подряд Муссолини преследовал один и тот же сон: он стоит на кургане из женских ног.

Русские женщины, которые называли его «Бенитушка», были совершенно обворожительны, и он пытался соблазнить их при каждом удобном случае, жонглируя цитатами из Маркса и Кропоткина.

* * *

Одной русской женщине было суждено в значительной мере изменить судьбу Муссолини. Ее звали Анжелика Балабанова[59]. Она родилась в Чернигове в ассимилированной еврейской семье богатого купца и землевладельца. В доме с детьми говорили только по-немецки и по-французски. Русскому языку Анжелика выучилась у слуг. Порвав с семьей, она уехала учиться в Брюссель, вступила в «Союз русских социал-демократов за границей», а потом, учась в Римском университете, — в итальянскую социалистическую партию. Была хорошо знакома с Лениным[60] и Троцким[61]. Целью своей жизни сделала насаждение социализма в Италии. В Швейцарии Балабанова оказалась по решению партии, поручившей ей пропаганду среди итальянских эмигрантов. По-итальянски она говорила не менее свободно, чем по-немецки, по-французски и по-английски.

«В Цюрихе у Муссолини установились теплые отношения с молодой русской женщиной Анжеликой Балабановой. Маленькая, истеричная горбунья, „товарищ“ Балабанова обладала блестящим умом и была просто помешана на трудах Карла Маркса. Она даже не пыталась аргументировать свои убеждения — только хлестала противника цитатами из Учителя. Кстати, она преотлично ругалась на разных языках. Свои выступления заканчивала с таким жаром, какой присущ лишь слепой вере и так же заразителен, как скарлатина. Я вполне представляю ее в средневековой религиозной процессии или ожидающей чуда в молитвенном экстазе на коленях перед святой Девой (…) Эта уродица с чудесной славянской натурой (…) говорила на хорошем итальянском и необычайно страстно; ее большие, сверкающие глаза озаряли серое некрасивое лицо; надтреснутый голос становился каким-то хриплым, гортанным и напускал на вас гипнотические чары, какие бывают у истеричек и святых (…) В Италии женщины (…) обычно держат в секрете свои любовные связи (…), но эта русская просто бесстыжая. Такая уродина, а еще хвастает тем, что у нее никогда не было недостатка в „партнерах“ (…) Хотя Анжелика очень образованна, обладает широчайшими познаниями в философии, социологии и экономике, она совершенно бескультурна (…) Берегись мужчины, одержимого идеей, а еще пуще — женщины! Если бы она оказалась на перекрестке дорог, то на вопрос „Куда сворачивать?“ ответила бы: „Налево, всегда налево!“ (…) Она совершенно лишена чувства юмора. А о чувстве красоты и говорить не приходится, и в этом ее счастье. Иначе она бросилась бы с ближайшей крыши. И такая женщина со сверхъестественно диким темпераментом, со своим уродством, со своим беспутством (…) набросилась на молодого Бенито Муссолини»[62], — писала потом Маргарита.

Когда Балабанова встретила девятнадцатилетнего Муссолини, ей было уже тридцать три года. Они познакомились в Женеве во время выступления Балабановой перед итальянскими рабочими по случаю очередной годовщины Парижской коммуны.

«Этого молодого человека я раньше никогда не видела. Он выделялся среди других рабочих резкой жестикуляцией и неопрятностью. Эмигранты всегда были бедно одеты, а этот был еще и невыносимо грязным. Я никогда не видела более несчастного существа. Несмотря на мужественный подбородок (…) он производил впечатление крайне застенчивого человека. Даже слушая докладчика, он нервозно мял большую черную шляпу и, казалось, больше прислушивался к тому, что творится у него в душе, чем к моим словам»[63], — вспоминала Балабанова.