Три женщины

Огонь разгорался в окрашенных бледно-желтым коридорах, в спортзале, в вонючей столовой. Парни подходили к Мэгги и говорили, как если бы это было на сорок лет раньше: «Слышал, что тебя трахнул латинос!» Девчонки еще хуже. Они ничего не говорили в лицо. Они лишь переглядывались. От них исходила угрожающая энергия, а Мэгги все еще пыталась вести себя так, словно оставалась одной из них. Но под этими взглядами она чувствовала себя запачканной. Они считали ее шлюхой, отдавшейся какому-то грязному темному типу, не лучше наркомана. Какая сучка на такое способна?

Мэгги не могла ничего сказать старшим девочкам, которые были изящнее, красивее и мудрее. Однажды, в первую неделю учебы, она была в туалете, когда туда зашли старшеклассницы и заговорили про Матео: «Наверное, он настоящий извращенец, раз захотел быть с Мэгги». Они говорили о мужчине, который был внутри ее, так, словно знали его и считали ничтожеством. Когда они ушли, она натянула трусики, но не вышла из кабинки. Она проплакала всю перемену.

Она чувствовала себя нечистой и вульгарной. Но гораздо сильнее мучили ее мысли о мужчине, с которым она лишилась девственности. Она не могла поговорить с ним. Не могла написать ему электронное письмо или сообщение в фейсбук, не могла увидеть его лицо в скайпе – вообще ничего не могла. Она не могла рассказать об этом родителям – да и не хотела. Родители, само их существование заставляло ее чувствовать себя проституткой. Одноклассники относились к ней как к прокаженной. Никто во всем мире не хотел быть на ее стороне.

Дома она не улыбалась и не ела, но старалась вести себя как обычно, чтобы родители не думали, что она скучает по своему насильнику. Она перекладывала еду на тарелке, чтобы сделать вид, что она что-то съела.

Как-то вечером, перед сном, она села за стол в своей комнате и почувствовала себя самым одиноким человеком во вселенной. И вдруг ей в голову пришла мысль – и показалась разумной. Ей явился образ возможного спасителя.

Она начала писать письмо от руки. Ей всегда нравилось писать – так ей лучше думалось. Она писала письма отцу, когда он выводил ее из себя. И в письме тон ее смягчался.

«Нодель, – писала она (потому что для нее он был Нодель или А.Н., а не мистер Нодель – ведь он оставался учителем, но уже был другом), – разрешите мне рассказать, почему этот семестр будет трудным…»

А потом она описала секс с Матео, рассказала, что это был ее первый раз и это могло стать чем-то важным, но не стало. После этого она больше не чувствовала себя чистой. Она перестала быть чадом Божиим. Чистота исчезла, и на ее месте появились совершенно новые чувства. То, как он позаботился, наестся ли она цыпленком. То, как он протянул ей свою простыню, чтобы она сделала себе тогу, – тогда они еще не были близки. Как он расстроился, что она не сказала ему про камешек на дороге. Как он смеялся над ее шутками. И как он смотрел на нее, словно на только что пойманную рыбу. И как он, в отличие от парней из школы, не стеснялся своего желания. Кроме того, она описывала себя его глазами… Ее длинные, разметавшиеся волосы… Ее сильные бедра и нежную грудь… Она много что рассказала Ноделю о чувствах, возникших во время секса, о том, что она раньше об этом слышала и считала избитым клише, пока все это не случилось с ней… Она рассказала, как пробудились ее чувства – почти сразу же, как только они переспали.

А еще она рассказала о том, как все закончилось.

Через несколько дней после этого события Мелия высадила Мэгги у дома Матео, где они собирались устроить пикник. Дом на сваях приветливо светился в сумерках.

– Во сколько тебя забрать?

Мэгги сказала, что ей хочется остаться.

– Я буду спать на диване, – сказал Матео.

А когда они оказались в постели, Мэгги сказала то, чего не собиралась. Слова сами собой слетели с языка.

– Думаю, я люблю тебя, – сказала она.

Да, точно, так и сказала. И сразу почувствовала, как вспыхнули от стыда щеки. Она знала, что он не ответит. И заплакала.

– Эй, – сказал он.

Ей не хотелось смотреть на него. Может быть, он выглядит теперь еще лучше, чем двадцать секунд назад, когда она еще могла замечать его недостатки.

Он обхватил ее лицо. Сказал, что она много для него значит, но пока что он не может ее любить.

Боль не исчезла, но изменилась. Как розовый цвет после удара становится синяком.

Мэгги написала учителю, что несколько недель жизнь протекала своим чередом, она часто встречалась с друзьями Матео. Она не была его подружкой, но и не была посторонней. Каждый день, когда они были вместе, возникали новые маленькие ритуалы. Надо причесаться, увлажнить кожу. Оаху – это гигантская ракушка. Она жила внутри ее, видела синеву большого мира в щель между створками и бродила по перламутровым сводам.