Три женщины одного мужчины

– Гнать из дома Любу не буду. И не проси. Мне теперь все одно: лишь бы сын рядом. А с ней он или без нее, это уж не мое дело. Кому как нравится…

На том и порешили: у Любы появился ключ от квартиры Киры Павловны, а в истории королевского дома Вильских начался период правления Любови Ивановны Краско, который длился чуть больше восемнадцати лет.

За это время, мучительно сомневаясь в собственном выборе, вышла замуж горбоносая красавица Вера, дважды стала прабабушкой Кира Павловна, а значит, дважды стал дедом Вильский. А Люба все накрывала столы в доме свекрови, не смея перечить строптивой старухе, наотрез отказавшейся спускаться из дома на улицу.

– Справляешься? – всякий раз переспрашивала Кира Павловна сноху и, получив утвердительный ответ, благословляла свою верноподданную: – Вот и справляйся.

– Хватит ей дуть в одно место! – бушевал располневший Евгений Николаевич, но без особого рвения, потому что свои отношения с матерью воспринимал как своеобразную форму наказания, по-мужски не принимая женской старости. Он даже все время принюхивался, пытаясь определить, чем же та пахнет.

– Ну что ты пыхтишь, как еж? – ворчала Кира Павловна и с пристрастием осматривала накрытый Любой стол. – Все-таки Женя-то моя лучше накрывала, – достаточно громко произносила она и тут же переводила разговор на другое.

Со стороны могло показаться, что своенравная бабка нарочно провоцирует Любовь Ивановну на скандал, словно пытаясь определить степень ее стрессоустойчивости. Зря старалась: в этом смысле Любе не было равных, все выпады Киры Павловны она пропускала мимо ушей, в результате чего тяжелая артиллерия матери Вильского превращалась в жужжание надоедливой мухи.

Но на самом деле причина задиристости Киры Павловны была в другом. Ее одолевало чувство вины перед Женечкой Швейцер. Невольно отказав первой снохе от дома, Кира Павловна не добилась главного: беглец Женька не торопился возвращаться в родные пенаты, предпочитая засылать к матери свою Любку. Вот Кира Павловна и злилась, не умея достать сына, стреляла по ближней мишени и, как выяснялось, совершенно безрезультатно.

– Не могу понять, – поделилась с отцом Вера. – Почему твоя жена все это терпит?

– И сам не понимаю, – признался Вильский и с благодарностью подумал о Любе.

– Должна же быть какая-то причина, – предположила дочь и подозрительно взглянула на отца.

– Ну, какая может быть причина, Вера? Мать ее просит, Любка не отказывает.

– Но ведь могла бы?

– Могла, – согласился Евгений Николаевич и задумался.

Впрочем, раздумья Вильского ничем стоящим не завершились. Поведение Любы по-прежнему оставалось для него загадкой, равно как и рвение к домашнему хозяйству, которое стало в ней проявляться с годами. Проявлялось оно в элементарном накопительстве, чему, кстати, немало поспособствовал и сам Евгений Николаевич, любящий жить основательно и добротно.

Дача, надел земли под картошку, швейная машинка, так и не вынутая из коробки. Мясорубка, кухонный комбайн, соковыжималка. Телевизор в гостиную, телевизор в кухню, стиральная машинка-автомат для дома, «Малютка» – для дачи. Сервиз чайный, сервиз кофейный и даже керамические горшки, купленные по случаю.

Вильский от жены не отставал: компьютер стационарный, ноутбук, музыкальный центр, синтезатор «Ямаха», шины про запас. Чего только не было, но все равно казалось мало.

«Зачем? – иногда задавал себе Евгений Николаевич любимый Любин вопрос и сам же на него отвечал: – Чтобы было».

Где-то в глубине души Вильскому хотелось верить, что это закалка дефицитных девяностых заставляет их с Любой приобретать много и с жадностью. Евгений Николаевич не забыл пустых полок в магазинах, водочных очередей, чулочно-носочных талонов. Не менее отчетливо он помнил и поиски сахарного песка, особенно в период варки варенья. Вильский с женой, точно две белки, по-прежнему с энтузиазмом заготавливали запасы на зиму, часами простаивая у плиты, чтобы закрутить огурцы, помидоры, грибы, икру и много чего другого, что делает зимний ужин наполненным витаминами.

Перепадало и Кире Павловне, правда, та воспринимала дармовые консервы как должное и даже указывала, чего бы еще хотела из возможных разносолов.

Иногда Евгений Николаевич спохватывался и обещал Любе, что это в последний раз: мол, хватит, не военное время. Но как только наступал август, а за ним и ранняя осень, начинался закруточный марафон.

Так и жили, отмеряя дни трехлитровыми банками, пока к Вильскому не пришло понимание, что его последняя, как он думал, третья жизнь разменивается на пустяки, а важные события подменяются очередным приобретением, после которого нет радости, а только досадное недоумение: «А зачем?»

– Любка, – пожаловался тогда Евгений Николаевич, – тебе не скучно?

– Не-а, – не оборачиваясь, ответила Любовь Ивановна, внимательно наблюдавшая за перипетиями сериала «След». – А тебе?

– Мне скучно, – сообщил Вильский и запустил руку в Любины волосы.

– Телевизор посмотри, – посоветовала жена, пытаясь увернуться от прикосновений супруга. «Раздражается», – подумал Евгений Николаевич и вышел в коридор.