Три жизни

— Нет, я теперь с Меланктой Херберт совсем больше не вижусь, — говорила Роз, если кто-нибудь ее об этом спрашивал. — Нет. Меланкта, она больше совсем сюда не ходит, после всех этих неприятностей, когда она так себя вела, так себя вела, и мужчин тоже умела себе находить тех еще, и очень уж ей это дело нравилось. До добра ее, Меланкту Херберт, это никак не доведет, и мы с Сэмом видеть ее здесь больше не желаем. Я ей сколько раз говорила, а ей хоть кол на голове теши. Ничего хорошего к ней не прививается, а я ей всегда говорила, если не будешь вести себя, ну, вроде как, поскромнее, как положено, я тебя к себе в дом больше и на порог не пущу и видеть тебя не желаю. Я, конечно, считаю, что любая девушка имеет полное право жить так, как ей нравится, и развлекаться тоже, как ей бог на душу положит, но всему же есть предел. Сдается мне, что в один прекрасный день Меланкта просто возьмет, да и покончит с собой, когда выкинет какую-нибудь очередную глупость в своем роде, и опять ее после этого возьмет тоска. Меланкта, она, между прочим, всегда говорила, что это для нее самый простой и единственный выход. Нет, мне Меланкту, конечно, очень жаль, она всегда была не какая-нибудь там простая черномазая, но только никогда она даже близко понять не хотела, а я ей, между прочим, все время талдычила, а она ни в какую, как порядочная девушка должна себя держать. Я, конечно, зла ей не желаю, и дай ей бог здоровья, но только сильно мне сдается, что когда-нибудь она себя точно возьмет и убьет, сама же говорила, что ей это раз плюнуть. А я никогда не видела человека, которого бы так тоска забирала, как ее.

Но Меланкта Херберт так и не покончила с собой от тоски и печали, хотя ей часто приходило в голову, что это для нее был бы наилучший выход. Меланкта так и не покончила с собой, просто однажды она свалилась со страшной горячкой, ее увезли в больницу, и очень хорошо там о ней заботились, и вылечили ее.

Когда Меланкта поправилась, она подыскала себе место и стала работать и жить размеренной и тихой жизнью. Потом Меланкта опять тяжело заболела, начала кашлять, и вся в поту, и такая слабость во всем теле, что работать было уже никак невозможно.

Меланкта вернулась в больницу, и там доктор сказал ей, что у нее чахотка и что протянет она недолго. Ее отправили в одно место, где люди заботились о таких как она, в приют для бедных чахоточных, вот там Меланкта и жила, пока не умерла.

Тихая Лена

Лена была терпеливая, тихая, добрая, и она была немка. Она жила в прислугах уже четыре года, и ей это было по душе.

Лену привезла из Германии в Бриджпойнт родственница, и она уже четыре года работала на одном месте.

Место Лене попалось очень хорошее. Там была хозяйка, приятная и не слишком строгая, и детишки, и Лена им всем была по душе.

Там была еще кухарка, которая часто бранила Лену, но терпеливая немка Лена не слишком от этого страдала, к тому же добрая женщина, хоть она была и нудная, бранила Лену, в общем, для ее же пользы.

Голос у Лены, когда она стучала по утрам в двери и всех будила, был такой по-немецки утренний, такой ласковый, такой был за душу берущий, прямо как нежный ветерок в середине дня летом. Каждое утро она подолгу стояла в коридоре и на свой скромный и без обид немецкий лад повторяла детям, чтоб вставали. Она все повторяла и ждала их долго, а потом повторяла опять, спокойно, мягко и терпеливо, и дети часто успевали провалиться обратно в драгоценный и густой последний сон, который даже тех, кто вступил в зрелую пору, наделяет молодой радостной силой, как у детей, когда они просыпаются.

Лене на все утро хватало доброй нелегкой работы, а после обеда, если день был приятный и солнечный, ее посылали в парк гулять с двухлетней младшенькой.

Всем прочим девушкам, которые там в парке собирались милой и ленивой стайкой в солнечные дни гулять с детьми, простая тихая немка Лена очень даже нравилась. А еще им очень нравилось шутить над ней, потому что ее легко было сбить с толку и она делалась вся такая озабоченная и совсем беспомощная, потому что никак не могла взять в толк, что другие, более шустрые девушки имеют в виду, когда говорят всякие странные вещи.

Две-три девушки, с которыми Лена сидела вместе, всегда сходились друг с дружкой, чтобы сбивать ее с толку. И все равно ей была по душе такая жизнь.

Иногда девочка падала и плакала, и Лене приходилось ее успокаивать. Когда она роняла шляпку, Лене приходилось шляпку подбирать и держать в руках. Когда малышка вела себя плохо и бросала игрушки на землю, Лена объясняла ей, что игрушек она обратно не получит, забирала их и не отдавала, пока девочка не попросит сама.

Жизнь у Лены была тихая, почти такая же тихая, как сладкое ничегонеделанье. Другие девушки, конечно, шутили над ней, и у Лены от этого внутри свербело, но не сильно.