Три жизни Юрия Байды

Варухин заметил сломанное толстое дерево в полтора обхвата. Прыжок, другой — и он под ним. Спрятался, прижался к нему спиной. Лесина твердая, как кость. Такую ни пуля, ни осколок не пробьет. А кругом грохает, гудит, взрывается. Такой бомбежки Варухин не испытывал даже на фронте. Казалось, фашисты решили смешать отряд с землей, задавить той самой авиацией, которую партизаны собирались уничтожить на собственном их аэродроме. Налет «мессершмиттов», судя по всему, не случайность. Впечатление такое, будто их кто-то наводит по радио, указывает местонахождение цели. Если так, дело швах. Значит, немцы выследили отряд «Три К», поняли намерение партизан и приняли меры к обороне аэродрома. Если так — это, по сути, провал операции, свидетельство тому — бомбежка.

За год войны Коржевский хорошо изучил повадки фашистов, знал: раз вцепились, не отстанут. Тем более что у них свой счет к отряду, принесшему им немало бед. Стоя среди поваленных, расщепленных стволов, Коржевский позвал начальника штаба и Афанасьева на совещание.

— Цель нашего похода, — сказал он, — видимо, перестала быть тайной для врага, но по-прежнему остается неизвестной непосредственным исполнителям операции. Предлагаю рассказать всем партизанам о предстоящих трудных делах, Если не удастся скрыться в лесах, сбить противника столку, мы будем вынуждены принять тяжелый бой. Поэтому люди должны все знать заранее и настроиться.

Афанасьев согласился с командиром. Он также считал не случайным нападение «мессершмиттов» и допускал, что в отряд, оставшийся без опытного разведчика, мог проникнуть фашистский агент, который предупредил своих об уходе партизан в рейд. Этого было достаточно, чтоб за отрядом началась слежка. Даже возможно, что «хвост» имеет передающую радиостанцию, а партизаны после нынешней яростной бомбежки лишились радиста: Аркадий Полухин погиб, рация уничтожена. Положение резко ухудшилось, связь с центром прервана, единственная возможность сообщить ему обстановку, спросить совета потеряна. Отряд предоставлен самому себе и должен теперь действовать на свой страх и риск, рассчитывать на собственные силы да на умение командиров.

Взводные, выслушав боевое задание, призадумались, но сомнения или уныния на их лицах не возникло. На совещании решили изменить маршрут следования к вражескому аэродрому, двигаться не на северо-запад, как прежде, а сделать крюк и подойти к нему с севера. Двигаться ночами, для дневок выбирать глухие дебри, глубокие овраги, чтобы никакая воздушная разведка не смогла обнаружить.

На поляне выкопали братскую могилу, торопливо похоронили убитых, раненых положили на телеги — и в путь. Конные разведчики ушли вперед. Коржевский усилил боевое охранение. Через три часа в лощине, густо заросшей ветлой, сделали привал. Примчался на взмыленной лошади Максим Костылев, тревожно сообщил, что впереди в десяти километрах речка с топким болотистым берегом, мост разобран. С высокого западного берега по ним открывали огонь из пулеметов. Несколько раз севернее от моста пробовали переправиться на ту сторону вброд, но лошади вязли по брюхо. Пошли вниз по течению и напоролись на засаду. В короткой перестрелке едва отбились и потеряли одного разведчика. Другого брода нет. Это — единственный.

— Это мешок, — сказал Афанасьев, проведя ногтем по карте в том месте, где речка с единственным разобранным мостом разливается, образуя обширное болото на десятки километров. — Моста нет, наводить переправу бессмысленно: немцы тут же засекут, разбомбят. Надо выбираться.

— Да, но «мессера» перестреляют нас, как щенков, — отметил угрюмо Коржевский и задумался. — Ты прав, Илья Иванович. Тут болотный мешок. Оставаться здесь равносильно самоубийству. На твердой земле в случае чего можно сманеврировать, отойти… Вот что, Максим, разведай в этом направлении, — показал Коржевский на пятикилометровке.

Максим уехал. Писарь Варухин внимательно прислушивался к словам командиров и мрачнел. Пожалуй, никогда еще отряд не попадал в столь затруднительное положение. Неясность порождает беспокойство, метания. Видимо, Коржевский не знает, что делать. Его неуверенность передается другим. За шесть часов обстановка заметно изменилась. Командиры то рвались на северо-запад, то вдруг повернули на север. А дальше куда?

Вернулись разведчики и притащили пленного, объяснили, что в кустах поймали. Максим доложил:

— Свободного выхода нет, вдоль дороги войска, видел минометы, броневик. По ту сторону в зарослях на автомашинах, набитых фельджандармами и прочей карательной сволочью, в кузовах по бортам сидят женщины. Наши. Они как щиты. Мол, партизаны в женщин стрелять не будут. Эти каратели все рассчитали…

Коржевский, пронизывая взглядом пленного, втянул голову в плечи, как перед прыжком. Тот неожиданно брякнулся на колени и завопил по-украински:

— Нэ вбывайте мэнэ, бо я всэ роскажу!

Коржевский сплюнул, приказал сурово:

— Говори правду, если хочешь жить!