Три жизни Юрия Байды

Юрась после возвращения опять был включен в группу минеров. Он шагал почти в самом хвосте колонны, придерживаясь за обрешетку повозки, полную ящиков со взрывчаткой. На другой подводе везли шанцевый инструмент и трофейный миноискатель, бережно завернутый в тряпки. Максим хоть и докладывал, что немецких мин его разведчикам не попадалось, но чем черт не шутит!

Лесом шли осторожно, укрывались под густыми кронами деревьев. Зеленые, не тронутые косой, усыпанные пестрым разнотравьем поляны пересекали бегом, с оглядкой, и снова шли извилистыми тропами, бурыми от прошлогодних листьев. Ночевать расположились на бугре среди сосен, где посуше и потеплее, зажигать огонь строжайше запрещалось.

На рассвете двинулись дальше. Вскоре перешли старую просеку, обогнули кислое болотце и оказались возле бывшей железной дороги. От нее остались куски ржавых рельсов, скрученных и согнутых, да исковерканные шпалы, меж которых густо топорщился вонючий журавельник. Головные прибавили было шагу, затем внезапно остановились. Юрась продвинулся обочиной вперед — узнать в чем дело. Оказывается, пробку устроили Максим с Кабаницыным, встали верхом поперек дороги. К ним на рессорнике подъехал Коржевский, поговорили о чем-то. Коржевский выбрался из рессорника, пошел вперед, опираясь на суковатую черемуховую палку. За командиром — его ординарцы. Колонна растаяла, партизаны забрались в тень, скрутили цигарки. Солнце еще не выбралось из гущи леса, а духотища — не продохнешь. Вскоре командиров групп вызвали к Коржевскому, а затем последовала команда: всем стать по своим местам и начать скрытное выдвижение на исходные позиции. Колонна теперь распалась на «секции», командиры увели свои группы. Обходную, самую крупную, повел Афанасьев. Коржевский с резервом остался на опушке возле дороги, при нем — начальник штаба, Мясевич, Варухин и ординарцы, чуть в стороне — минеры, которым было приказано находиться поблизости.

Юрась смотрел на Серединопутье, раскинувшееся на двух пологих скатах, меж которых протекала речка, невидимая вдали. Над всеми строениями господствовала церковная колокольня. Коржевский несколько раз ощупал ее взглядом через бинокль сверху вниз и снизу вверх, озабоченно потеребил бороду, затем позвал Максима и показал на колокольню:

— Что это там?

Озадаченный странным вопросом, Максим покосился на товарищей, сказал с запинкой:

— Это приспособление, чтобы звонить… опиум народа.

— Грамотей!.. — рассердился Коржевский. — А если на этом приспособлении наблюдательный пункт или, того хуже, огневая точка?

— Я уже докладывал, товарищ командир, огневых точек в церкви нет, до вчерашнего дня там была конюшня.

— А сегодня?

Ответ Максима заглушил внезапный пушечный выстрел. У начальника штаба от неожиданности вытянулось лицо. Пушка выстрелила опять. Первая мысль была: стреляют немцы, но пальба доносилась из леса по ту сторону села. Коржевский посмотрел на часы, вскричал с негодованием:

— Ах, растяпы, что делают! Это ж твои бывшие соратники ударили раньше времени! — напустился он на Присяжнюка. — Мы же только начали развертывать свои порядки. Тьфу! — он свирепо ударил палкой об землю. — Согласовывали, расписывали, утрясали… Кто ж так воюет?

Присяжнюк недовольно передернул плечами.

— Без единого командования всеми партизанскими силами района много не навоюем. Отсутствие четкой координации всегда приводит к срыву замысла. Я это предсказывал.

— Бросьте вы свое доктринерство, пророк… — отмахнулся Коржевский и опять стал глядеть в бинокль. — Группа Афанасьева еще не вышла на позиции… — молвил он озабоченно, ни к кому не обращаясь.

Присяжнюк было смутился, затем веско, с некоторой торжественностью в голосе сказал:

— За такие художества надо расстреливать.

— О чем вы говорите? — повернулся к нему Коржевский и, выдернув карту из его рук, черкнул по ней карандашом, расписался и разослал ординарцев к командирам групп с изменением боевого задания.

Юрась, смутно представляя, что происходит, чувствовал, однако: случилось досадное недоразумение, кто-то в чем-то просчитался и нарушил первоначальный план боя. Стреляет, почему-то одна пушка, винтовки молчат, и вообще непонятно, отчего такое вялое начало. Впрочем, перестрелка стала, кажется, сильнее, но Коржевский явно недоволен. Опустил бинокль, забрался в рессорник, показал жестом: «К бугру!» Наперерез ему вывернулся ординарец, доложил:

— Наши обошли село с трех сторон, все пути перекрыты!

— Кой черт перекрыты! Дорога на Мигаревку не перерезана. — Коржевский написал на листке несколько слов, передал ординарцу. — Давай! Одна нога здесь, другая — там! На словах передай всем: перерезать дорогу во что бы то ни стало!

Ординарец пришпорил коня. Коржевский доехал до бугра, вылез из рессорника. Сквозь утреннюю дымку видны фигурки партизан, залегших на подступах к селу. Они кажутся сизыми, расплывчатыми. Умолкнувшая было пушка снова забухала, изменив цель. Теперь снаряды ложились на Мигаревской дороге.

— Докумекали, вояки, когда все испаскудили! — выругался Коржевский.