Три жизни жаворонка

Мама замолчала, Настя с Сашей смотрели на Егора в растерянности. А он продолжал выкрикивать сквозь слезы:

– Я здесь хочу жить, бабушка! Прости меня, пожалуйста! Я тебя очень люблю, но и маму я тоже люблю… А к тебе я могу хоть каждый день приходить, хочешь? Пожалуйста, бабушка…

Мама чуть прикрыла глаза, выдохнула скорбно. Потом посмотрела на Настю, произнесла почти угрожающе:

– Что, настроила ребенка против меня, да? Успела? Ведь знаешь, как я к нему сердцем приросла, знаешь… И кто ты мне после этого, скажи? Дочь разве?

– Да. Я твоя дочь, мама.

– Нет… С этого дня ты мне больше не дочь. В самое сердце мне плюнула, знать тебя не хочу… Живи со своим этим… А про меня забудь. Нет у тебя больше матери, все…

Мама повела рукой, будто навсегда отгораживаясь от нее, повернулась, молча вышла из дома. Егорка снова заплакал, и Настя бросилась к нему, обняла, зашептала на ухо:

– Не бойся, сынок, не бойся… Бабушка успокоится, придет в себя, все будет хорошо…

– Но ведь она от тебя отказалась, мам! Как же это, ведь так не бывает! Это она из-за меня от тебя отказалась! Это я виноват…

– Ни в чем ты не виноват, сынок! Просто у нашей бабушки такой характер… Но мы ведь все равно ее любим, правда?

– Да… И еще мне бабушку жалко очень…

С трудом они с Сашей успокоили мальчишку, уложили спать. Насте и самой хотелось поплакать, но приходилось держаться, пока Егор не уснул. На душе было очень уж неуютно после жестокого приговора, вынесенного мамой: «Ты мне не дочь»…

– Ну почему она так, почему? Я не понимаю, Саш… Ты можешь мне объяснить? – тихо спросила она, размазывая по щекам слезы.

– Могу, конечно. Только сначала перестань плакать. Нельзя тебе плакать, Настя. Успокойся.

– Хорошо, я не буду… Но все равно – объясни!

– Да ничего тут сложного нет, Насть. Почти все родители наступают на эти грабли, не каждому хватает мудрости в себя заглянуть. И не каждый умеет отличить любовь от чувства собственности, а уважение к ребенку – от чувства долга. Ведь осознавать ребенка как свою собственность – это так заманчиво, так сладко… И долг свой понимать как святое предназначение – тоже сладко. Вот любовь и уважение и не могут выбраться из этой сладости, вязнут в них. Тем более что это ведь большую над собой работу надо проделать – чтобы научиться уважать и любить… Это отказаться от сладкого надо. Многие за всю жизнь так и не могут…

– А твоя мама тоже не смогла, Саш? Ты говорил, вы не общаетесь…

– Да, моей маме тоже трудно. Она не смирилась с моим отъездом, восприняла его как неблагодарность и предательство. Хотя я и уехал отчасти только ради нее… Чтобы она поняла и приняла… Чтобы увидела меня со стороны, уже не как свою собственность, а как самостоятельную личность. Ей трудно, я понимаю… Она много в меня вложила из-за моей болезни… Она ждет от меня благодарности как платежей по векселям, причем неосознанно ждет… Я должник, который должен пожизненно сидеть в долговой яме, понимаешь? А вне этой ямы я для нее вроде как и должником не считаюсь. Вне – это значит на свободе. Не приемлет она такую свободу. Пока – не приемлет…

– Так и моя мама тоже, Саш… Я ведь в семнадцать лет Егора родила, даже школу не успела окончить. Мама с тех пор и принимает меня как крест, который ей нужно нести пожизненно. Да, теперь я многое понимаю. Долг убил в маме уважение, а чувство собственности убило любовь… И что теперь со всем этим делать? Так и жить с этим – «ты мне не дочь»?

– Твоей маме просто нужно время, Настя. Она поймет. Когда собственность уходит, а объекта для исполнения долга нет, наступает прозрение. Вот тогда любовь и уважение выйдут наружу и глянут в глаза твоей маме. Это непременно произойдет, Настя.

– Ты думаешь?

– Уверен. Как уверен в том, что и моя мама поймет меня. Будем ждать, Настя. Не будем ни в чем сомневаться, потому что мы правы. И будем жить…

* * *

И начали жить – довольно счастливо. Может, в тесноте, но не в обиде. Права народная мудрость. И про «рай в шалаше с любимым» тоже права. Может, кому как, а у них все срослось и сложилось. Да еще и весна наступила рано, растопила снег. И солнце так щедро дарило раннее тепло…

Настя любила утром выйти из дома, сощуриться на яркий свет, ненадолго присесть на крыльцо. Почувствовать свое счастье… А вчера еще и жаворонков услышала! Прилетели, родименькие, окликнули – жива ли, Настена? Не забыла, что и ты жаворонок? Могла ведь и забыть – в прежней-то жизни…

В один из дней, когда сидела вот так на крыльце, во двор вошла Оля. Настя обрадовалась, кинулась ей навстречу, обняла, закружила:

– Олька! Олька! Как же я соскучилась! Давно тебя не видела, Олька!

– Да… Я тоже тебя давно не видела… – довольно сдержанно откликнулась Оля, озираясь вокруг. – Значит, здесь теперь обитаешь…

– Да, здесь! Это наш двор, видишь? А это колодец… А крыльцо какое удобное, смотри!

– Крыльцо как крыльцо… Чему так радуешься-то, Настьк? Вроде на Версаль не похоже… Пойдем лучше в дом, чаю попьем. Чай у тебя найдется, надеюсь?

– Конечно! Очень вкусный, с травами! Помнишь, в этом доме бабушка-знахарка жила? После нее столько сушеных трав осталось…