Триада

– С ними работа отдельно проводится, но то же самое – и книгоизучение, и школа теократического служения…

– Что еще за школа?

– Ну, вроде обучающих семинаров.

– А, это как в сетевом маркетинге, там успешные дистрибьюторы тоже новичков назидают.

– Почти что так.

– А по воскресеньям у вас бывает что-нибудь?

– Бывает, конечно. Служебные доклады, обсуждение «Сторожевой башни». Почти вся неделя чем-нибудь занята.

– Ясно, – протяжно и весомо проговорил Валерьев, о чем-то напряженно размышляя. – Это очень интересно… Сегодня-то, кстати, как я тебя застать смог?

– Сегодня у нас будет вечером.

«В субботу вечером и в воскресенье – как у нормальных», – подумал юноша и кисло улыбнулся.

В той же кисло-улыбчивой задумчивости он шел домой, сжимая в ладони свернутую в трубочку тетрадку Вали Велиной. А сама Валя нехотя отвечала в этот момент на расспросы девчонок, живших с ней в одной комнате. «Всё это было, было, было, – думал Гена. – Миллионы раз было. Можно к этому, правда, не как к трафарету отнестись, а как к закону жизни, типа природного. «Пора пришла – она влюбилась». Это как клочком одежды попасть в машину, и вот тебя затягивает, и не вырваться… У кого уж этот образ был?.. Но вырвался же Подколесин! Прыгнул от невесты в окно – смешно, конечно, но ведь это героический поступок, если призадуматься… Ну, взяла она меня за сердце, если не за мошонку, – и что? Поведет теперь, куда ей вздумается? Зачем же мне мозги в таком случае? К тому же, иеговистка… Но насчет глухонемых – мысль интересная».

* * *

На воскресной поздней обедне Женя опять увидел того дядю, который когда-то подал ему милостыню. Женя с мамой и папой стояли позади него, и мальчик поневоле замечал, что несколько раз дядя застывал – не крестился и не кланялся, а стоял столбом, потом вдруг спохватывался и крестился с поспешностью. Жене даже захотелось, когда дядя опять задумается, дернуть его за ветровку, но это, наверное, неприлично – взять и дернуть… За этими мыслями Женя проворонил момент, когда нужно было креститься, и пристыженно перекрестился дважды на следующем прошении ектеньи. «Надо следить только за собой!» – подумал он и более не отвлекался.

Гена вздрогнул, очнувшись в очередной раз, перекрестился и самоосуждающе подумал: «Разве так молятся? То рассказ, то глухонемые!» И он принялся молиться, как должно, и лишь во время причащения, в котором не участвовал, вновь задумался о постороннем: «Неужели это влияние рассказа? – размышлял он. – Ведь почти никогда не отвлекался в церкви, а как написал, так и пошло-поехало… Или это из-за Вали? Нашел крайнюю!.. Тело Христово примите, Источника безсмертного вкусите!» Его мысли совпали с молитвой, которую он пел вслух, и растворились в ней.

После службы Гена дождался отца Димитрия, как они и договаривались неделей ранее. С этим священником Валерьев непривычно сблизился и после двух исповедей у него стал поминать иерея Димитрия в утренних молитвах как духовного отца. Прежде в том же качестве он поминал священника, крестившего его и вскоре куда-то переведенного, а постоянного духовника у Гены и не было никогда. Юноша подходил на исповедь то к одному священнику, то к другому, то к третьему (обычно к тому, перед которым очередь короче) и был в духовном плане как бы «сыном полка». И вот теперь он определился: отец Димитрий мог и выслушать, и подсказать, и после исповеди ему Гена, порывшись в себе, заключал с радостью, что вроде бы все грехи, о которых помнил, назвал. У Гены появилась потребность брать у отца Димитрия благословение после службы и при необходимости он не стыдился перемолвиться со священником по какому-либо вопросу, – словом, он обрел духовника.

– Бог благословит, – сказал отец Димитрий, благословляя и троекратно расцеловался с Геной, после чего добавил: – Я прочитал.

– И как? – спросил Валерьев не без волнения.

– Пойдем куда-нибудь на скамеечку.

– Пойдемте.

Погода держалась отличная, ярко-солнечная, и всё-таки сидеть на деревянной скамейке было немного прохладно.

– Талант у тебя есть, и большой, – начал священник. – Но рассказ, по-моему, не вполне удачен. Он какой-то слишком уж из головы.

– Потому что внутренних монологов много? – спросил Гена обиженно. – Но он от первого лица, в нем и не может быть по-другому…

– И от первого лица можно по-разному писать. Но я не это имел в виду, когда говорил, что из головы. В части про мальчиков-наркоманчиков, например, есть какие-то черточки, сложно даже сказать, какие… И вот исходя из этих черточек мне как читателю кажется, что автор в том сарайчике не был… Я прав?

– Не был. Только кому какое дело до автора?

– Я имею в виду рассказчика, повествователя, не знаю, как это правильно в литературоведении называется. У тебя же от первого лица рассказ написан, а значит, и тени сомнения быть не должно, что рассказчик правдив. Кстати, судя по рассказу, ты и в церкви не был или был пару раз для сбора материала.

– Вы издеваетесь, что ли?! – воскликнул юноша возмущенно.

– Ну, извини, Гена, извини, прости Христа ради. Но ведь тебе честное, максимально жесткое мнение нужно, чтобы потом отредактировать.