Триада

Неподалеку от меня стояла статная простоволосая женщина с мальчонкой. Тот крестился пухлой младенческой ручкой с видимым удовольствием и наклонял увесистую голову. Женщина снисходительно и любовно посматривала на него и, крестясь плавным лебяжьим движением, кланялась с прижатой к груди рукой. Как видно, она вполне сознавала округлую красоту этого движения и с тем же удовольствием, что и ребенок, повторяла его, как повторяют понравившуюся фразу. И до тех пор склонялась русая непокрытая голова, пока откуда-то сбоку не возникла сухая старушка в белой косынке. Возникшая резко дернула женщину за рукав и припала к ее уху. Та отпрянула, возмущенно зыркнула на старушку и, прошипев что-то, поволокла ребенка к выходу, а тот всё оглядывался и тянулся туда, к закрытым Царским вратам… В ладошке, свободной от мамаши, он стискивал размякшую и погнувшуюся от теплоты большую красную свечу.

– К празднику передайте, – вполголоса молвил я, потормошив правое плечо впередистоящей, и отдал одну из свечек. «Надо было попросить свечку у того мальчонки, – запоздало подумал я. – Он ведь мимо меня проходил…»

И тут, повинуясь шепотку и рубящему жесту могучего рыжебородого священника, народ расступился, как в незапамятные времена Чермное море. Церковная служка, скатывавшая дорожку, прошлась по образовавшейся просеке, подравнивая людские ряды. Окадив алтарь и иконостас, два иерея поклонились прихожанам и двинулись вдоль стены собора. Кадила, мелодично бряцая, подпрыгивали и выдыхали фимиам, а священники, в чьих руках они оживали, слегка напоминали кукловодов. «Кукловоды… – мысленно повторил я. – Оно, конечно, похоже, но зачем такие сравнения? Ведь это ж не те ассоциации вызывает! Писатель, е-мое!..»

Покуда я бранил себя, кадящие достигли прохода, стали и, раскланявшись с предстоящими, окурили их благовонным дымом. Я жадно внюхивался в несравненный запах, а иереи возобновили шествие. Когда народ сомкнулся, я заметил, что позади набилось довольно много опоздавшего люда и что в церковь заглянули мои недавние знакомые – солнечные лучи. Белесыми кушаками они протянулись в благоухающем воздухе, исполосатив его. Они явились в храм безбоязненно и, в отличие от того хилого сарайного лучика, были желанными гостями, а не беглыми отщепенцами. Солнечные лучи, дотоле не так заметные, множились и медлительно гладили молящихся по головам…

«Хватит философствовать! – одернул я себя. – Слушай лучше, как псалом читают». А псалом читали так, будто вели одиноким голосом по веревке с узелками.