Триада

Прихрамывая, я пошел к огромному распятию. И крест, и Христос на нем, и Иоанн Богослов с Богородицей по бокам – всё было в натуральную величину. Я благоговейно приложился к гвоздиным ранам на ногах Спасителя и подумал: «За что мне такое, Господи?.. Я предал Тебя и целовал в губы, а Ты меня спас… Безгранично Твое милосердие, Боже!»

Крест уже унесли, Царские врата затворили, церковная служка тушила свечи. В правой половине храма, перед шестигранной колонной с фресками, уже начался водосвятный молебен. А я ходил по собору и с тихой молитвенной грустью прикладывался к образам. Обильные слезы спешили по давно проторенным дорожкам, скатывались на шею и впитывались в ворот ветровки.

Я раскланялся на три стороны и вышел из церкви, вне храма тоже троекратно перекрестился и поклонился. Прежде чем выйти за ограду, я купил просфору и теперь шел под гору и грыз священный хлебец, солоноватый от слез. Нищие с обочин исчезли, мне попались лишь двое, и я подал им, и почти сразу же пожалел, что подал мало.

Внезапно припомнились те места службы, во время которых я впадал в тяжкое остолбенение и нырял в темную бездну. Ясно услышалось, как народ соборно пел «Отче наш», отчетливо увиделось, как молоденького диакона рукополагали в священники. Да, тот рукополагаемый был в длинном белом подризнике, а остальные – в красных ризах. Он казался овечкой, и его, растерянного, счастливого и почти испуганного, средних лет протодиакон водил в алтаре вокруг престола. Потом подвел к владыке – поцеловать руку, и юноша бухнулся на колени, но его тотчас подняли и вновь увели в алтарь. А после пелось: «Достоин! Достоин!» – и что-то по-гречески. Лиц я обычно не запоминаю, да и не мог я разглядеть лица на таком расстоянии, но поди ж ты – новоиспеченного священника запомнил.

«Интересно, – залюбопытничал я, – что во мне бодрствовало и следило за службой, пока я барахтался в темной глубине?..» Но сразу же осекся: мыслить я сейчас не мог – мог только молиться, и я беспрестанно творил молитву Иисусову.

Уже подходя к кладбищенской ограде, я сделал неосторожное движение, и последний кусочек просфоры выпрыгнул из пальцев. Его сразу же подхватила грязно-белая собака и сожрала, широко разевая пасть с черным нёбом. Я встопорился и бессмысленно подумал: «Умная собака. Черное нёбо – верный признак… Неужто опять?.. Неужто?!»