Триада

В комнате горел свет, очень грустный в дневные часы, но за окном дождило, и он был нужен. В прошлое воскресенье лето, донельзя раскалившее город, заставляло не умеющих креститься женщин пить святую воду, а Валю Велину оно побуждало проклинать недоступные бочки с квасом – так было в прошлое воскресенье. А в понедельник лето нахмурилось, всплакнуло и уже пятый день хандрило, постепенно охладевая ко всему земному, так что в шортах ходить стало невозможно.

Иначе говоря, нынче была дождливая пятница и Женя, надевший из-за прохлады не шорты, а брючки, отполдничал и загрустил. Дождливая пятница была последней: заканчивался июль и начинался мамин отпуск, так что мальчика забирали из детского сада. Навсегда.

– Что встал? – спросил подошедший Саша. – Пошли рисовать!

– Пошли.

Для рисования использовались цветные карандаши, лежащие в специальном лотке – совсем как алюминиевые ложки и вилки, только карандашовый лоток был поменьше. Карандашей было много, но большинство – со сломанными или срисованными до дерева стержнями, а меньшую их часть быстренько расхватывали, так что рисунки получались в лучшем случае двух-, трехцветные. Рисовали на ужасной писчей бумаге – не то что серой, а даже несколько коричневатой, с вкраплениями мельчайших щепочек. Бумагу детскому саду подарил кто-то из родителей, так что отказаться было бы неудобно, да и невыгодно.

Женя радостно улыбнулся: его любимый карандаш фиолетового цвета, собственнозубно помеченный мальчиком, оказался на месте. Карандаш был не длинным и не коротким, а именно таким, как надо; на деревянном теле его возле незаточенного конца ясно виднелся след человеческого укуса. «Неужели последний раз?» – недоуменно подумал Женя, печально разглядывая прикушенного знакомца, потом взял бумагу, сел и стал рисовать. Он нарисовал фиолетового снеговика, а рядом – фиолетового мальчика с фиолетовым снежком в руке (снежок можно было принять за огромный кулак). Жене стало холодно и захотелось в туалет.

Проходя мимо Саши, он заглянул в его рисунок: зеленый танк, задрав дуло кверху, стрелял тремя зелеными снарядами в зеленый самолет. Первый снаряд подлетел к самому самолету, третий только что выплюнулся из дула, а второй был в пути; заполучив бордовый карандаш, Саша нарисовал веерок огня возле пушечного жерла и, надув щеки, готовился взорвать самолет. Женя прошел мимо, завидуя Сашиным художническим способностям.

В туалете, на низеньком пьедестальчике, присыпанном хлоркой, сидела на корточках девочка, и Женя задумчиво, можно даже сказать отрешенно, посмотрел на нее в упор.

– Чо уставился? – грубо спросила она.

Женя вздрогнул, растерянно улыбнулся и пожал плечами. Девочка встала, быстро подтянула трусики, покраснев почему-то, и сошла с пьедестальчика. «Чего это она?» – изумленно подумал Женя, расстегивая ширинку.

– Дурак! – тихо и зло сказала девочка у него за спиной, после чего дверь захлопнулась.

* * *

– Круто! – оценил Женя Сашин рисунок.

На месте вражеского самолета в воздухе висел бордово-зеленый, местами черный клубок, а к земле летел оторванный хвост (или крыло – не разобрать) с очень старательно выведенным значком $.

– А этот самолет что – деньги перевозил?

– Нет, – ответил Саша. – Просто американский. А у тебя почему снеговик?

– Не знаю, – задумчиво произнес Женя и внезапно спросил: – Ты в школу хочешь?

– Хочу, ясное дело. А ты нет, что ли?

– Не знаю. Мне садик жалко.

– Жалко у пчелки!

– Пчелка на елке… – машинально продолжил Женя. – Тети Тамары в школе не будет, тоже жалко.

– Это конечно, – согласился Саша и, словно поняв наконец-то, воскликнул: – И горки под током не будет! И бассейна с «крысками»!

Женя кивнул и улыбнулся, подумав: «А я умнее Саши», – но вновь опечалился, поняв, что так думать нельзя, а он думает. И, посмотрев на пасмурное окно, мальчик стал вспоминать «крысок» и горку.

Там, за пасмурным окном, лежал круглый бассейнишко с темной водой, в которой водились «крыски» размером с фалангу детского пальца; когда их продолговатое хвостатое тельце лопалось и умирало, душа принималась летать в поисках человеческой крови… Там, за пасмурным окном, стояла высокая горка с неприлично длинным металлическим языком; воспитатели говорили, что сторож дядя Вася подключает к горке электричество и что трогать ее нельзя…

Женя вспоминал «крысок», принесенных домой в баночке с водой, живших у него и улетевших, оставив жалкие телесные лохмотья, и думал, что «крысок» правильнее будет называть личинками комаров, как ему говорили взрослые… Женя вспоминал, как он однажды споткнулся и упал, ладонями упершись в горку, но его не убило током, он лишь обжегся о раскаленный металлический скат; мальчик тогда ужаснулся и возблагодарил Бога за то, что электричество забыли подключить, а теперь он вдруг понял, что взрослые просто обманывали детей насчет горки.

Жене стало невыносимо грустно, но, увидев, что и Саша загрустил, он немного повеселел. «Ничего! – подумал он с полуоптимистической безысходностью. – Ничего, и в школе жить можно. И после школы можно. И обманывать можно, если нужно. Ничего!.. Главное – в Бога верить».