Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Что же мы узнали о мифах? Прежде всего что миф — это не тип сознания или мышления или еще что-то там (проявление архетипа или там нашего психоза), а конкретно-воспринимаемая и ощущаемая форма: история с героями и событиями. Эта форма, конечно, может функционировать только в сознании, но она не есть сознание, т. е. эта форма субъективно-объективна. Эта форма, как мудро прописал еще Шеллинг (а Лосев потом подхватил и развил), не создается и непосредственным волевым импульсом сознания: мифы появляются сами по себе, иногда даже помимо нашей воли, как самодостаточные и самовозникающие явления, которые продолжают жить и функционировать в нашем сознании и даже направляют наши действия, тоже иногда против нашей воли. Не каждая история с героями и событиями становится мифом: тут происходит некоторый «культурный отбор» Докинса (в параллель к естественному отбору Дарвина). В параллель к биологическим генам естественного отбора мифы — это «мемы» (Докинс), или культурные гены, которые подчиняются похожим законам. Выживают только «жизнеспособные» мемы, именно те, которые выполняют какую-то важную функцию или в обществе (Малиновский), или в сознании (Леви-Строс, Тернер). И появляются они не по желанию, а в результате культурного отбора. Отсюда вывод: поскольку мифы являются продуктами не частного сознания, а естественного отбора и эволюции, они, как и биологические гены, совершенно адекватны своей функции!

С символом ситуация гораздо сложнее. Прежде всего непонятно вообще, что понимают под символом разные теоретики, не говоря уже о художниках и литераторах. Например, Лосев приравнивает символ к выражению. На различных ступенях тетрактиды, в зависимости от их «интеллигентности», это выражение может функционировать и как миф, и как художественная форма, и как имя, и как личность. Но выражение ли символ? Я предпочитаю в тонкости современных теорий не входить, а пойти прямо к источнику: σύμβολον — это половинка тессеры-костяшки, которая оставлена на память о друге. Она напоминает о друге, вызывает память и представление о друге и дружбе, но не является ни другом, ни дружбой. Выражением же дружбы может быть, например, подарок или похлопывание по плечу. Ясно, что символ у греков — это не выражение, а форма репрезентации (representation, Darstellung), но не прямой или изоморфной, а через что-то иное. Например, если две палки репрезентируются как две палки или вообще два чего-то через два чего-то — например, два толчка, или две вспышки фонаря, или два звука, — то это прямая или изоморфная репрезентация. Если же эти два репрезентируются с помощью одной закорюки — цифры «2», или буквенного сочетания закорюк «два», или звуком «два», то это символическая репрезентация, поскольку «2» ничего общего с двойственностью предметов не имеет.

Это-то всем понятно. Понятно и то, что символическая репрезентация в человеческом уме есть (например, в языковых структурах) и что прямая репрезентация тоже вроде бы есть (например, два предмета или два звука так и представляются как два феноменологических явления). Непонятно следующее, и даже современные ученые-нейробиологи и психологи, исследующие когнитивные механизмы, не могут по этому поводу прийти к согласию (Гэри Хэтфилд): вся ли репрезентация в нашем уме символична, начиная от самых начальных бессознательных процессов восприятия, или только самые сложные его формы символичны (такие, как лингвистические структуры), а начальные формы — это «прямая» репрезентация. Например, как воспринимается визуальная информация: сразу кодируется в символы или сначала идет «напрямую» (т. е. два обозначается через два чего-то, круглое через что-то круглое и т. д.) и только потом упрощается и кодируется для высших стадий репрезентации? Есть две школы исследователей: символисты и коннективисты (соединительщики). Символисты, естественно, считают, что вся переработка информации в человеческом мозгу идет через символы, как в компьютере, а коннективисты убеждены, что информация на определенном этапе напрямую и «естественно» (т. е. изоморфно) передается по некоторым сетям, просто следуя конфигурации сетей, пока не обработается в достаточной мере. Процесс обработки определяется самой естественной конфигурацией сети нейронов, которая задается частично генетически, частично через тренировку ума. Здесь можно полемизировать до бесконечности, так как экспериментальных данных пока нет. Но можно и сразу проблему поставить так: не спорим ли мы опять, бросаясь грудью на амбразуру, ни о чем, как и в случае спора об «объективном» и «субъективном»? Давно уже стало понятно, что нет ни чисто субъективного, ни чисто объективного, а есть нечто («в-мире-бытие» там или еще что), процесс взаимодействия между сущностями: так что и под пули-то лезли зря два столетия, и молодые жизни свои погубили ни за что. Может, так и здесь?