Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Если Вы дадите себе труд вглядеться в присланную мной картинку, то в верхнем левом углу обнаружите фрагмент рисунка Федерико Цуккари (Federico Zuccari), итальянского мастера XVI века. Предполагается, что посетители галереи безошибочно узнают в собаке (порода: a Spanish Greyhound) цуккариевскую копию фламандской миниатюры в Бревиарии, принадлежавшему кардиналу Гримани (Grimani), на службе которого находился Цуккари в 1563–1564 годах. Художник собирался использовать рисунок при работе над несохранившимся занавесом для театрального представления, данного в декабре 1565 года в Salone dei Cinquecento в Palazzo Vecchio no случаю свадьбы Франческо Медичи с Иоанной Австрийской и на котором была изображена сцена охоты. Modello этого утраченного занавеса теперь заботливо хранится в Уффици.

По цуккариевской собаке на плакате идет надпись, выполненная светло-желтой краской и поэтому с трудом читаемая (или на расстоянии вовсе нечитаемая: таков был и мой случай): «Wir kommen auf den Hund», что означает в буквальном переводе: «Мы идем к собакам». При известном умонастроении это можно истолковать как своего рода ругательство, типа: иди-ка ты ко всем чертям; в данном же случае «к собакам» отсылаются посетители выставки: «идите-ка ко всем собакам». В немецком языке поговорка «Auf den Hund gekommen» («идти к собакам») означает обнищание человека, спуск его на социальное дно, хотя реципиентов, мало знакомых с немецкими поговорками негативного характера, выражение «мы идем к собакам» обрекает на растерзание безжалостным Сфинксом.

Из каталога реципиент, чудом вырвавшийся из сфинксовых лап, узнает, что речь идет о новом выставочном жанре «Sommeraustellung» («Летняя выставка») (слыхивали о таковых?). Цель их заключается в том, чтобы «в летние месяцы — время отдыха, время путешествий, время культуры (занятное определение летнего времени; очевидно, предполагается, что в другие времена года человеку не до культуры. — В. И.) — представить посетителям особо привлекательные и популярные темы искусства и истории культуры». Первая выставка такого рода уже проходила в Гравюрном кабинете летом прошлого года под заманчивым названием «Мы идем купаться» («Wir gehen Baden»). Я ее тогда проигнорировал. Теперь жалею…

Таким образом, худо-бедно и задним числом листая каталог и набираясь собачьей премудрости, я кое-как расшифровал для себя некоторые элементы выставочного плаката. А шесть строк, вначале меня крепко опечаливших своей бессмыслицей, стал интерпретировать как дадаистическое стихотворение, отдельные слова которого имеют косвенное отношение к собачьей проблематике. Дело затрудняется все же отсутствием знаков препинания и грамматических согласований.

Для тех, кто прочитает это письмецо и не знает немецкого языка, даю подстрочный перевод:

СЛЕПАЯ БОРЬБА

БОДРЫЙ ОХОТА СЛЕД

преисподний[56] полиция дом

ВЕТЕР НАРКОТИКИ

ПАСТУХИ СВИНЬЯ ЧАБАН[57]

УЛИЦЫ ЛОНО[58]

Если такие слова, как «охота» и «пастухи», можно соотнести стяжкой собачьей долей, то остальные (особенно «наркотики» или «полиция») вызывают недоумение, учитывая, что большинство экспонируемой графики относится к XVI–XVIII векам, а XX век представлен крайне скудно.

Пожалуй, всё о плакате. Сфинкс с кровожадной улыбкой потирает лапы…

О самой же выставке нужно отозваться с большой похвалой. В отличие от абсурдного плаката, по сути лишь вводящего в заблуждение, она сделана по классическим музейным канонам. Очевидна польза таких тематических подборок, позволяющих взглянуть даже на хорошо известные произведения с новой точки зрения. Например, три графических шедевра Дюрера: «Меланхолия», «Рыцарь, Смерть и Дьявол» и «Иероним». Первая и третья у меня всегда перед глазами в кабинете. Вторую гравюру рассматриваю в особые минуты, набравшись мужества. Композиции гравюр знакомы мне почти до малейших деталей, но как-то не приходило в голову задаться вопросом: почему на всех трех гравюрах Дюрер изобразил собак (разных пород и в разных позах)? В выставочном контексте эти собаки вдруг начинают приобретать для реципиента особое значение и побуждают к глубокомысленным размышлениям.

У ног крылатой Меланхолии лежит свернувшееся клубком дремлющее существо, которое, правда, только с некоторой натяжкой можно назвать собакой. Тем не менее, это все же собака. В ней принято усматривать аллегорию добродетели, усыпившей зависть, тогда как бодрствующая собака в определенных ситуациях интерпретировалась как аллегория сего малосимпатичного и тем не менее весьма распространенного порока, препятствующего медитативному и созерцательному покою, воплощенному в образе крылатой Меланхолии.