Триарии

Зимников оглянулся в поисках хоть какого-нибудь оружия, но не увидел ничего, что было бы целым, и что он мог бы взять изломанными протезами. Полковник сделал шаг навстречу врагу, затем еще один, и еще. Жизнь была прожита, задание – не выполнено, теперь оставалось только умереть. Зимников достаточно хорошо представлял себе, что несет вездесущая мелкая пыль, похожая на пережженный пепел и понимал, что он уже мертв, как и все, кто оказался близ эпицентра. Но может быть он сможет хоть что-то сделать напоследок, убить еще хотя бы одного врага. Всепоглощающая мысль целиком заняла его разум, поэтому когда слева донесся слабый голос, полковник поначалу не обратил на него внимание.

- Третий батальон! Есть живые!

Неподалеку кто-то отозвался по-английски, бессвязно, непонятно, но это был живой, человеческий голос. Справа ответили:

- Противотанкисты! Здесь!

И еще дальше кто-то прокричал о пехоте. Слева тоже ответили – не речью, но длинной пулеметной очередью.

Израненные, обожженные гвардейцы перекликивались, сообщали о том, что живые – есть.

Зимников, наконец, встал твердо и почти прямо. Он понял, что больше не может командовать уцелевшими – не осталось ни связи, ни штаба. Ничего не осталось. Единственное, что мог сделать комбриг – вдохновить своих воинов, вселить в них храбрость и готовность сражаться.

- Братья! – прогремел Зимников. Каждое слово буквально выпивало каплю жизни из его израненного тела, но Петру больше не нужно было экономить силы.

Он не мог этого знать, но чувствовал, каким-то шестым чувством понимал, что каждое произнесенное слово жадно ловят все, кто мог слышать. В голове роились мысли и фразы, складываясь в зажигательные лозунги.

«Вы - герои, вы - гордость ваших внуков и правнуков, вы – история своей страны, идите и разорвите горизонты. Вы не можете умереть дважды, вы уже мертвы, вы уже история. История принадлежит вам. Вперед, бессмертные!».

Но все это было не то, не то… Требовалось что-то очень короткое и запредельно выразительное. Нечто запредельное, абсурдное, но запредельно значимое. Такое, что заставило бы живых мертвецов хоть на короткое время почувствовать себя сильнее, страшнее, выше надвигающейся орды.

«Credo quia absurdum», так сказал однажды диакон Афанасий в ответ на какую-то шутливую подколку. – «Верую, ибо абсурдно». Что ж, в месте, где осталась только смерть, во времени, когда впереди лишь гибель, убеждение тоже должно быть соответствующим.

- Братья! Нас не взяли ни пули, ни снаряды, ни даже атомный огонь! И мой последний приказ, - полковник сделал паузу, набирая полную грудь ледяного воздуха. – Пленных не брать!!!

* * *

Кривая игла, зажатая в иглодержателе, сновала, как ткацкий челнок, стягивая края раны. Тяжелый случай пневмоторакса с шоком - редкое исключение из правила «первично - не шить!». Впрочем, легкие случаи к нему просто не попадали. Либо особо сложные, либо те, кто уже шагнул на ту сторону и числился среди живых по ошибке.

Ошибка смерти… Образ был сюрреалистичен и даже в чем-то безумен, но на взгляд хирурга точно отражал суть – даже Смерть не успевала забрать всех, кого щедро отправляло ей титаническое сражение.

- Следующий, - коротко бросил медик, на мгновение закрывая глаза. Вспомнилось, как однажды Иван Терентьев мимоходом упомянул, что до сих пор не смог привыкнуть к местному искусственному освещению. Дескать, спектр странно сдвинут к синему, режет глаз. Сейчас Поволоцкий готов был поклясться, что понял сказанное. Мигающий свет ламп-переносок колол зрачки как иголками, и все казалось синюшным. Хотя, конечно, на самом деле причиной была обычная усталость.

Если здесь можно хоть что-то назвать «обычным».

Издерганные санитары положили на быстро промытый стол нового страдальца. Поволоцкий давно перестал считать тех, над кем сегодня заносил скальпель, но точно мог сказать, что будет еще больше.

- О, неплохо, что-то новое… - сказал сам себе хирург, быстро оценивая поле работы. – Кассетные бомбы, но поражают не шарики. Посмотрим…

У людей, которые регулярно и долго имеют дело с человеческим страданием, достаточно быстро формируется специфический профессиональный цинизм. Передозировка сострадания делает из хирурга неспособного оперировать неврастеника. А недостаток милосердия порождает мясника, который с недопустимой легкостью идет на калечащие операции и грубой работой усугубляет раны. Решение дилеммы отдавало безумием, но другого не было - сейчас хирург в буквальном смысле мыслил как два разных человека. Один искренне жалел беднягу, распятого на операционном столе, как мученик-страстотерпец индустриальной войны. Другой с отстраненностью профессионала отмечал специфическую комбинацию ранений - глубоко ушедшие в тело поражающие элементы, похожие на очень толстые граненые иглы и вдобавок к ним сильные ожоги. Не термитные и не фосфорные, больше похоже на фторид хлора.

«Какой прекрасный материал для статьи»

- Зажим, - коротко приказал он медсестре, протягивая руку не глядя. – Готовьте искусственную кожу.

- Больше нет. Все использовали.