Трясина. Роман

Поссорился он с Леночкой из-за денег. Работала жена продавцом в универмаге, в обувном отделе. Днем она продавала женские сапоги на «манке», австрийские. Продавцам разрешалось брать по паре себе. Леночка в сапогах не нуждалась, но, как обычно, взяла, надеясь выручить при перепродаже полсотни сверх цены. Но, как на грех, явилась бывшая одноклассница, явилась, конечно, к шапочному разбору, и начала канючить у Леночки. И пришлось ей потерять двадцатку из запланированных. Пришла она домой огорченная и пожаловалась Чиркунову. Нет бы посочувствовать ей, посопереживать, а он брякнул:

– Нашла из-за чего расстраиваться!

– Да, тебе-то все равно! Тебе наплевать, откуда у нас денежки берутся…

– Я тоже работаю, – огрызнулся Михаил.

– Ты работаешь, работаешь на одни алименты! Много наработал…

– Я свои деньги честно зарабатываю! – перебил Чиркунов и сразу пожалел, что произнес эти слова.

Глаза у Леночки сузились, тонкие брови взметнулись, на щеках проступили злые ямочки – и началось. Что только не было брошено в его лицо? Начала она с того, что с ехидством припомнила, что приняла его нищим… Каких только слов о себе не услышал он! Обидеть, уязвить словом Леночка умела. Она находила такие слова, от которых темнело в глазах у Чиркунова, и он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, заставить замолчать. Он отвечал ей, тоже старался побольней уколоть. И было обидней из-за этого… Вспомнилась первая жена Василиса. Нечастые размолвки с ней никогда не были так грязны, так обидны. Там все было проще и легче. А поступил с ней Чиркунов жестоко: бросил с трехлетним сыном Дениской, сбежал… Тогда ему стало казаться, что Василиса не понимает его, что у них разные интересы, его успехи и неудачи не волнуют ее, и что рядом с ней он обречен на вечное одиночество. В юности он считал, что земной мир создан для наслаждений, для счастья, которое не могут взять лишь те, у которых не хватает ловкости. А он ловок, умен, удачлив, не упустит своего счастья, добьется, чтобы жизнь его состояла из одних удовольствий и наслаждений. И начало его жизни подтверждало это. Все ему удавалось: легко поступил в институт, стихи его без задержки печатались в областной комсомольской газете, была издана книга, быстро пришла слава, а с ней восторженные поклонницы, страстная любовь к Василисе, которая тогда казалось вечной. В погоне за удовольствиями, за наслаждениями, он никогда не задумывался об опасностях, которые подстерегают каждого гонщика в гонке за несуществующей добычей. Вскоре тамбовские наслаждения стали казаться ему мелкими, однообразными, начали приедаться, стало мниться, что он достоин большего. Хотелось всесоюзного признания. Но московские журналы и издательства не печатали его, возвращали назад стихи. К этому времени он окончил институт, Василиса родила Дениску, пошли повседневные заботы, нужно было кормить семью, себя. Бедность, нужда, болезни ребенка, заботы, страдания, скорбь. Ненужные, как казалось ему тогда, недостойные его заботы, бессмысленная жизнь, болото, трясина, которая засосет его, проглотит без следа. Хотелось иных радостных ощущений. И в такой миг душевной смуты, разочарования, жажды новых ощущений встретилась ему Леночка, вспыхнула надежда, уверенность, что с ней жизнь его превратиться в прежний поток удовольствий и наслаждений… А сейчас перед ним проходят дни, проведенные с Василисой, и кажется, не было лучше дней в его жизни. «Нет гибели тому, что было, чем жил когда-то! Нет разлук и потерь, пока жива душа, пока жива память!» Как хорошо! Как верно! Вспоминается сын Дениска, вспоминается, с какой тревожной радостью ожидали они его рождения. Как бережен, как нежен был он тогда с Василисой!.. Как там теперь сынишка? Забыл ли о нем? Зовет ли папой нового отца? Когда Чиркунов узнал, что Василиса вышла замуж, ему вдруг стало легче, будто бы часть вины перед ней отпала. Жизнь у нее теперь устроена. Вскоре у Василисы родилась дочь, и он решил, что, слава Богу, теперь все, отгоревала она, теперь он забыт. Да и помнила ли она о нем? – думалось порой. А не все ли равно? Теперь и ему забыть можно! Но почему же не дают покоя слова: «Здравствуй, чужая милая! Та, что была моей…»

Задумался Чиркунов и чуть не проехал свою остановку. Он, извиняясь, бочком выскользнул из автобуса навстречу входившим пассажирам. На него сердито ворчали. Он в ответ бормотал: «Извините! Извините!»– и плечом вперед пробивался сквозь толпу.

В комнату, где Михаил переодевался в рабочую одежду, заглянул прораб и попросил его поработать сегодня на шлифовочной машине. Из раздевалки Чиркунов отправился на склад, получил противогаз, респиратора не нашлось, марлю и шкурку. Марлю он сложил вдвое и повязал на голову, словно платок, чтобы пыль при шлифовке не попадала на волосы. Потом натянул противогаз и включил машину.