Трибуле

На рассвете король вернулся в свой кабинет и запретил себя беспокоить. Монарх приблизился к камину, в котором ярко пылал огонь, протянул руку к огню, как делают сильно озябшие люди. Временами он просто дрожал.

Король выглядел мрачным, задумчивым и глухо цедил сквозь зубы:

– Это моя дочь!.. Моя дочь!..

На его бледном лице появилось какое-то странное изумленное выражение, представлявшее смесь гнева и ужаса…

Внезапно король позвонил… В кабинет поспешно вошел Басиньяк.

– Позовите-ка моего шута, – спокойно сказал Франциск. – Пусть его доставят через час. А еще позовите хранителя королевской печати…

Пять минут спустя хранитель печати стоял перед королем.

– Месье, – сказал король, – подготовьте и принесите мне на подпись грамоты, жалующие дворянство, на имя…

Он остановился, задумался, прошелся по кабинету своей подпрыгивающей походкой… Молчание продолжалось долгих десять минут, после чего король решительно заговорил:

– Для мадемуазель Жилет Шантели… Я даю ей титул герцогини… в ожидании… Поставьте в грамоте, что я передаю ей земли моего домена в Фонтенбло… Идите, месье!

Хранитель печати вышел, не говоря ни слова, и сразу же новость об этом странном приказании распространилась по Лувру, словно облако пыли.

Король облегченно вздохнул.

Потом он вернулся к огню и погрузился в напряженные размышления, потеряв счет времени… Резкий голос вывел его из задумчивости:

– Сир, вы посылали за мной… Я пришел.

– Кто это пришел?.. Кто смеет говорить без моего позволения?

Он обернулся и застыл в изумлении: перед ним стоял Трибуле.

– Это ты, шут!

– Нет, сир! Перед вами стоит человек, который больше не служит шутом у короля… Перед вами – Флёриаль[9], почтенный подданный, пришедший сюда, чтобы требовать правосудия…

Король с глубоким изумлением окинул взглядом Трибуле.

А тот был неузнаваем. В комнате, которая была у него в Лувре, он скинул свой шутовской наряд, оделся как зажиточный буржуа, носящий траур: верхнее платье из черного драпа, бархатный камзол, черная шапочка, которую он держал в руках, подчеркивали устрашающую бледность его лица… Болезненное спокойствие заменило маску едкой иронии, к которой так привык король. Резкий голос шута стал ниже. Трибуле держался прямо и твердо. Едва ли кто-нибудь догадался бы теперь о его кривом плече.

– Шут, – сказал король, презрительно усмехнувшись по своему обыкновению, – шут, я прощаю тебе вчерашнюю выходку, однако при одном условии: ты прекратишь разыгрывать это фарс… Ступай, шут, одевайся в свой привычный наряд и сразу же возвращайся сюда… Ты должен развлечь меня… Мне что-то скучно в это утро…

Трибуле, не сдавая позиций, опустил глаза и спросил:

– Сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?

В мгновение ока король вскочил.

Он грубо сжал предплечья Трибуле.

– Жалкий безумец! – пролепетал он почти неразборчиво. – Ты сказал… Повтори… Ты осмелился сказать!

– Сир, – пришедший в отчаяние отец уже не представлял границ своей смелости. – Я спросил, сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?

Король в бешенстве встряхнул шута.

– Жалкий шут, голова твоя станет добычей палача, – сказал король, – если кто-то еще когда-нибудь услышит то, что сейчас мне сказал!

– Сир! Я хочу видеть своего ребенка!

Трибуле настаивал… Тогда король добавил тише, но внушительнее:

– Ты лжешь! Лжешь! Жилет не может быть дочерью шута!

– Почему же, сир? Почему? – спросил Трибуле.

– Да потому что она королевская дочь! Слышишь ты это, ничтожество?.. Потому что она… моя дочь!

Трибуле покачнулся, у него закружилась голова. Несказанная радость и безумная смертельная боль – эти два чувства в одну секунду перемешались в его неуравновешенной душе.

Радость!.. К Жилет будут относиться с почтением. Жилет осталась невинной, потому что король, ее похититель, оказался ее отцом!

Боль!.. Жилет больше не его дочь… Ее отец – Франциск I.

И радость, которая было охватила его в первую минуту, почти сразу же угасла.

Он упал на колени, ударившись о паркет.

– Сир! О, сир! Да благословит вас небо! Вы так благородно и великодушно дали мне знать, что мое дитя… мой бедный ангел…осталось незапятнанным, что ее не оскорбили1 Она непорочна… Ах, не могу продолжать от избытка радости! Этого мне достаточно! Благословляю вас, сир! Как я был глуп! Я поверил, что мимолетный каприз, проходящая страсть толкнули короля в моей дочке! Это было бы так естественно! Не так ли? Она чиста! Значит, не плотское желание привлекло королевский взор! Спасена! Ах, сир! Да от такой радости и умереть можно!

Трибуле всхлипнул.

Король помрачнел и невольно вздрогнул при упоминании о его страсти, о его капризе! Он молча глядел на Трибуле, распростершегося у его ног, тогда как несчастный шут продолжал: