Трибунал

Зиг пытается нанести прямой удар левой, но Порты там уже нет. Поворачивается, видит, как к нему несется что-то черное. И ударяет его в лицо с силой около двух тысяч восьмисот джоулей. Сильный удар приподнимает Зига и отбрасывает в мусорный ящик в нескольких метрах. Лицо его выглядит так, словно в него угодила разрывная пуля.

— Вызовите санитара! — резко говорит Старик. И быстро уходит в столовую. Он не хочет знать, что случилось с Зигом.

Вольф долго и громко смеется.

— В следующий раз он так легко не позволит противнику надеть перчатки, верно?

— Тогда ему придется усвоить кое-что, не так ли? — смеется Порта и наносит удар по толстой стальной плите возле двери, от которого остается вмятина.

— Хорошее дело, — восторженно кричит Малыш, — утяжеленные перчатки!

Порта снимает их. Это русские перчатки со свинцом под кожей на пальцах, взятые у мертвого лейтенанта НКВД.

— Merde, са va barder[59], — предостерегающе говорит Легионер. — Через пару недель, когда снова будет в состоянии думать, он поймет, что в этих перчатках было что-то неладное.

— И наплевать, — беззаботно отвечает Порта, ударяя утяжеленной перчаткой в стену. — В трудные минуты этой мировой войны я до сих пор мог сохранять голову ясной и нисколько не пострадал.

— А если он вздумает застрелить тебя со спины? — спрашивает Малыш, хорошо зная, что Зиг — опасный и безжалостный враг.

— Это я всаживаю пули в людей, а не они в меня, — хвастливо говорит Порта. Идет в столовую и осушает большую кружку пива.

— Черт возьми, ну и дождь, — говорит, содрогаясь, Малыш, когда мы возвращаемся в темноте в расположение роты.

На доске листок бумаги с надписью: «Второе отделение — специальная командировка». Нас это раздражает. Специальная командировка может означать все, что угодно.

Ровно в половине восьмого мы влезаем в кузов большого крупповского дизельного грузовика, приехавшего за нами.

— Смотрите, я жду, что рота сможет вами гордиться, — кричит гауптфельдфебель Гофман, когда мы отъезжаем. — Подобное задание — большая честь для таких шалопаев, как вы. Фюрер смотрит на вас! Грудь вперед, голову вверх, хищники!

Возле Шпрее мы поворачиваем и едем вдоль реки в сторону Шпандау.

— Я так и думал, — устало говорит Старик. — Казнь!

— Что ж, давайте радоваться, что она скоро окончится и весь оставшийся день мы будем свободны, — говорит Порта и принимается строить планы на вторую половину дня.

— Знал бы, что это казнь, — сердито говорит Барселона, — я бы сказался больным.

— Потому-то заранее и не говорят, — объясняет Грегор и опробует работу затвора винтовки.

— Почему не оставить эту дерьмовую работу СС или полиции вермахта? — возмущается Барселона. — Мы — солдаты, а не треклятые палачи!

— C'est la guerre, ты раб винтовки, как и все мы, — наставляет его Легионер. — Не размышляй, почему. Это твой долг, пока живешь на военной навозной куче — где, может быть, и умрешь.

— Испортите себе мозги, слишком много думая, — беззаботно говорит Малыш. — Какая вам разница, что приказывают делать? Когда я убиваю одного из приговоренных, думаю только о том, что это то же самое, как бросить на Реепербане хмыря в воду.

— Ты и сам играл роль этого хмыря, — язвительно говорит Порта.

— Нужда заставила, — вздыхает Малыш. — Да я и не долго сводничал. После того как меня накололи сто шестьдесят девять раз, я решил, что с меня хватит. Мне платили в час три марки. И я ушел из этого дела, но перед этим так отделал двух последних обманщиков, что они меня не скоро забудут.

За Моррелленшлюхтом, в песке между рядов согнутых ветрами елей, грузовик останавливается.

Промерзшие до костей, мы спрыгиваем. Ледяной ветер хлещет нам в лицо мелкими снежинками и заставляет всех поднять воротники сырых шинелей.

— Можно было б не начищаться, — раздраженно говорит Порта. — Взгляните на мои сапоги! Уже грязные! Черт, придется снова их чистить перед тем, как пойду на встречу с девицами в «Хитрую собаку».

Ворча, мы идем по утоптанной тропинке, где до нас прошли тысячи солдат.

Старик идет впереди, ссутулив плечи, вид у него далеко не бравый. С ремня свисает тяжелый «парабеллум». В нем восемь патронов. Для завершающих выстрелов.

Нас поджидает тощий, свирепого вида майор полиции вермахта. Он молча осматривает наше снаряжение. Особенно интересуется винтовками. Бранит нас и обзывает стадом грязных свиней, недостойных чести носить немецкий мундир. Не пытается скрыть того, что ему противно смотреть на нас. Только Юлиус Хайде получает похвалу.