Тридевять земель

– Я на машине, – пояснила Людка. – Но я прямо отсюда домой, в Рязань.

От встречи с Людкой снова повеяло детством – дворы их стояли почти напротив друг друга. Бывало, по улице плыли грустные переливы гармоники – то играл Людкин дед Иван Лукич, фронтовик и известный в округе гармонист. Сын его работал милиционером в Рязани, и именно его дочерью была Людка. На своей хромке умел Иван Лукич исполнять мелодии столь проникновенные, никогда не слыханные, что, казалось Михаилу, когда он слышал их, не надо вообще никаких больше слов: только вбирать в себя эти звуки, смотреть на сумеречную родину и пить липкую прозрачную кровь этой земли, нацеженную из жил весенних берёз.

* * *

С Николаем Афанасьевичем Михаил познакомился так: в первое лето после армии, сдав вступительные экзамены в университет, шёл без всякой цели по дороге среди полей за барским домом, где на него наехал «ЗиЛ». В кабине сидели двое. Заговоривший с ним пассажир и был Николаем. Лет ему было столько же, сколько и Михаилу, он тоже демобилизовался последней весной и теперь куролесил перед тем, как навсегда впрячься в колхозную жизнь.

Выставив на ступеньку ногу в кирзовом сапоге, Николай, сделав грозное лицо, начал допрос. Водитель, такой же молодой парень, но простоватый, с ещё более грозным и недружелюбным лицом, молча посапывал, готовый по первому сигналу смести Михаила с лица земли.

– Ты чей? – задал вопрос Николай, и на лице его изобразилась гримаса брезгливого изумления. – Чё-то не знаю я тебя, такого бурого.

– Скакуновых, – ответил Михаил, хотя собственная его фамилия была Рябинин, и тоскливо думал о том, что в руках ничего нет, а у этих в кабине монтировка да и чёрт знает что ещё.

– Мы тебя, понимаешь, сейчас здесь закопаем, – сказал Николай и выпустил в сторону Михаила длинный плевок.

– Попробуй, – спокойно ответил Михаил, хотя сердце у него билось в висках.

– Тут и пробовать нехер, – сказал Николай, но из кабины не вылез.

Некоторое время они изучающе оглядывали друг друга, а водитель, отвернувшись, ждал уже равнодушно. Выражение деланой свирепости на простодушной его физиономии долго не удержалось.

– Ну, иди, Скакунов, – решил наконец Николай, – куда шёл. Не ссы, Соловьёвка.

Скорее всего, здесь сказался атавизм – воспоминание о том времени, когда Ягодное и Соловьёвка ещё не были одним целым и парни обоих концов бились друг с другом не на жизнь, а на смерть.

– Ты запомни, – и это прощальное напутствие наложилось на звук захлопнутой дверцы, – у нас здесь всё просто: если что не так – шесть досок и в землю.

Двигатель взревел, и машина уже дёрнулась, но тут же остановилась, как бы споткнувшись. Николай высунулся в окно.

– А то поставь бутылку, друганами будем, – внезапно предложил он и лицо его помягчело. Водитель глянул на него одобрительно и тоже окончательно сменил гнев на милость. В глазах его появилась мечтательность.

Тем же вечером Михаил с Николаем пили портвейн в проулке у дома Ольги Панкратовны и делились подробностями армейской службы. Николай служил в морской пехоте на Балтийском флоте и рассказывал, как ходили в составе группы кораблей в Адриатику и даже стояли некоторое время у причалов черногорского города Бар. "А там пальмы, сечёшь? – то и дело повторял он, – настоящие". И ещё: "Ты Людку знаешь, что к бабке из Рязани ездит? Людку не трогай. Моя Людка".

Сейчас, вспоминая это, Михаил подумал, что надо бы найти Николая Афанасьевича, напомнить о состоявшейся дружбе и попросить, чтобы в порядке исключения дали эту выписку из похозяйственной книги, чтобы в следующий приезд не мотаться туда-сюда, а сразу пойти в архив, а оттуда в кадастровый отдел.

* * *

Купив кое-что из продуктов, Михаил залез в машину и покатил в Ягодное. Проезжая мимо конторы, увидел «УАЗ», и, предположив, что это Николай Афанасьевич пожаловал на рабочее место, зарулил на площадку рядом с домиком из белого силикатного кирпича.

Николая Михаил узнал сразу, хотя тот и сильно изменился со времени их первой встречи. Теперь это был не безбашенный дембель с чубом, а степенный, заматеревший мужик, и бремя власти, коей был он облачён, накладывало на него некоторый барственный отпечаток.

– Здорово, Николай, – весело поздоровался Рябинин.

– М-м, – промычал Николай Афанасьевич, протягивая кряжистую руку, – во-он кто. Землю, слыхал, оформляешь?

– А то. Что за бюрократия у вас тут? Я думал, это у нас в Москве только. – Он рассказал про архивариуса и спросил:

– А вы-то мне не можете дать эту выписку?

– Из похозяйственной книги? Без архивной справки – не можем, – покачал головой Николай Афанасьевич. – Порядок такой. А кто ж там у нас на архиве? – обратился он к уже знакомой Михаилу секретарше.

– Да кто, – сказала та, – Усачёв же.

– От же ж, – Николай Афанасьевич хлопнул себя по колену, – то ж наш, – обратился он уже к Михаилу, – Сашка Усачёв. Нины Васильевны, бухгалтерши, сын. Ва-ажный стал. – А ну-ка набери мне его, – велел Николай Афанасьевич секретарше, и пока она набирала номер, склонился к Михаилу:

– Нину Васильевну помнишь?

Нину Васильевну Михаил не помнил.