Тридцать дней и ночей Диего Пиреса на мосту Святого Ангела

Быстро сгорал день. В предзакатный час клубились облака на западе, они подымались выше и выше в небо к зениту, громоздились друг на друга, принимали чудовищные образы, окрашенные в пурпурную краску. Все небо вращалось в этих огромных облаках, огромном, бесшумном воинстве, молчаливо пылало и наводило смятение на притихший город.

А ночь уже высылала свои темные легионы, сумрак шел на огонь и побеждал, за ним шли новые легионы, еще более темные, и мрак занимал все небесное поле битвы.

Ночь была темная, беззвездная. Все ставни и ворота были наглухо закрыты запорами и завалами. В целом городе я был один вне засовов.

Молитвы нет. Ночью слышал я внутри себя голос: встань на молитву! Но я был слаб и изможден и не подымался — ведь и так все мои молитвы Бог знает.

Под утро снова голос внутри меня потребовал: Встань на молитву! Или ты ленишься встать? Или я ленюсь встать?

О, я изнемог, и сердце мое стало пустое. Ты обыкновенный человек, ты один из многих, ты такой, как все.

Пасмурное утро колыхалось туманом. Река бежала, как вчера и третьего дня, но ее напев был другой — он стал плачущим.

Осиротелый сидел я и блуждал своим взором по сырому, низкоупавшему мглистому небу.

Окоченевшие пальцы я спрятал под рубашкой на теле и стал грезить, опустивши веки.

Иерусалим. Солнце горит на небе. Небо сверкает, как лучшая сефира. По дорогам от Бет-Лехема и от Шхема и от Лидды и от Иерихона идут евреи, много, несметно много евреев. Они воздымают руки, падают на колени, целуют землю.

А я стою один у врат Сиона. И мое сердце стучит сильными ударами от радости… И я бегу стремительно по ступеням Давидовой Башни к Богу с моей радостью…

И я распростер свои объятия, раскрыл глаза, быстро и с силой поднялся и стал шептать слова молитвы. — Тот день уже был предо мною! Свет ослепительный сиял во мне. Я в знак клятвы преданности Тебе поднимаю руку и так стою перед миром, и перед вами, удивленные прохожие, — я нищий, подаренный чудным откровением избранника.

Из бездны взываю, душа моя просит пощады. Жизнью исхожу: вылью Тебе мою муку. Слезы мои на глазах моих и текут по ресницам и щекам моим. Свои уста я закрыл и боль моя великая говорит Тебе: Бог Милостивый, пожалей меня.

Дай мне радости, не отымай надежды у меня. Обещай мне солнце Иерусалимское.

О, если бы мне быть в колодце Иеремии! О, если бы мне лежать хоть на куче мусора в Иерусалиме! О, я был бы в блаженстве.

Не последние ли это муки? Ибо тяжело. Но ведь будут, Бог Милостивый, дни в Иудее солнечные?

Дай мне эту радость.

Я слаб, нет силы поднять руки, мои губы запеклись кровью, я больше не могу раскрыть век, сердце мое замирает. Я готовлюсь к смерти.

Я уже не знаю и не вижу, кто проходит мимо меня и безразлично мне это — потому что я покидаю вас, люди. Я не думал, что умру когда-нибудь, думая, что бессмертен. Но не судил мне Бог.

И мухи уже облепили мой рот и ноздри, — кровь мою не на полях Иудеи отдал — а в столице рабства моего истекаю и разлагаюсь гнилью.

О, Бог, Ты не дал мне мессианского венца — ибо грешен; смерти я обречен, но пусть мои кости тлеют в моей стране — это единственная молитва моя; за всю мою жизнь вечного устремления — сделай эту великую милость со мною.

И я бы лег пред лицом Иерусалима в святую землю тихий и благодарный и заснул бы сном вечного успокоения пред лицом Твоим, Иерусалим.

Больше ничего не хочу. Душу мою Тебе отдам, народ мой Тебе отдам, ни жизни, ни воскрешения не прошу, только дай истлеть костям моим в земле моей.

Еще нет тридцати дней и я сгорел, помни, во имя Твое, Господин мой. Тебе завещаю народ мой, поставь ему другого Мессию, что от утробы матери не согрешит и в дни юности различит добро и зло. Помоги ему покорить все сердца, научи его состраданию, справедливости и разуму, сотвори его сильным в борьбе с самим собой. Освободи его от страшных мук мессианских. Сделай народ послушным ему и поведи его не на коне победоносном, а на ослице мирной, да знает великую жалость Иеговы.

Когда выплывало солнце из-за края земли и лучи его, как отравленные стрелы, взлетали в небо, взметая пламя — я уснул.

…И я видел, что в воздухе потемнело. Темные испарения земли поднялись к небу и солнечный свет скрылся в тумане. Что-то тревожное нависло над городом. Кардиналы и монахи поспешно проходят по мосту. Идут отряды в боевых доспехах. Город окутан обреченностью. Он приговорен. Его здания колеблются. Скоро над ним запылают языки огня, и я возлюбуюсь гибелью осужденного города.

Как свинцовая крыша в жилище вечного успокоения, лежало небо над землей. Стали доноситься удары пушек и удар за ударом катился по земле и тихо дрожал мост подо мной.

И шел тоскливый час за часом. Моя молитва стала возбужденной и страстной. Мой обет Тебе, Бог мой. Я не буду иметь ни одного помысла о себе; всего себя, со всем сердцем своим, я отдам на служение Тебе: пощади Иерусалим, построй Иерусалим, возвеличь Иерусалим!