Тридцать ночей на винограднике

Шире дорогу! Пусть шумит благословенный вечер коммуны. Одного нет: он ушел караулить ночь. Четверо собираются в комнату, окна раскрыты настежь. Девушка сидит на кровати Овидия и внимательно слушает. Сумерки прильнули к деревьям, - такая тишина, что слышно, как звезды, просыпаясь, протирают глаза. Послезавтра начнется резка шампанского винограда, земля обалдела от духоты, вечер задохнулся и лежит без сознания. Сегодня - пятнадцатый вечер коммуны под председательством Поджигателя. Идет разговор, Живописец рассказывает анекдоты.

На часах у девушки стрелки подвинулись за римскую цифру десять. Практиканты репетируют спектакль. Один из них забежал к нам и спросил Овидия. Это Сергиевский. Они дружат и всегда шушукаются в столовой. У студента стриженая голова - умный ежик, неутомимость, размахивающая руками.

- Идет гроза! - закричал он нам. - Барометр упал к буре. Директор рвет на себе волосы.

- Ничего подобного, - встревожился Поджигатель. - В четыре часа мы получили справку со станции...

Он бросился к окну и лег на подоконник. Белые уши салфеток торчали из-под его обмоток.

- А вот увидите! Ну, бывайте...

Студент побежал вниз, двери хлопали за ним точно в огромных пустых залах. Слышно было, как в телефонной, рассыпаясь, дребезжат звонки.

Поджигатель лежал навзничь, его черные сухие волосы потрескивали от напряжения. Трюк... трюк... трюк... - удалялись и приближались сверчки. Одинокий выстрел и собачий вой, распадаясь шумными безднами, покатились и скрылись вдали. Не Овидий ли приветствует коммуну? Я слышу часики Люси: они карабкаются лапками по лесному растению и шелестят - улюсь, улюсь, улюсь...

- Ч-чорт! По-нимаешь? - грубо прыскает Винсек, равнодушно задравший липкие сапоги на железо кровати. - Вот пума! Ты бы очки снял, а то не увидишь. Гроза, по-думаешь!

Он повернулся на бок и предпочитает дрыхнуть. Поджигатель оглянулся и снял очки.

- В самом деле, - сказал он недоуменно, - очки всегда мешали мне в жизни.

Он грустно смотрел на меня с девушкой. Я тихонько гладил ее руку. Разве есть что-либо предосудительное в этом? Улюсь, улюсь... - шелестели золотые часики. Наш учитель имеет без очков грустные, одинокие глаза. Нет, ничего не слышно в мертвой неподвижности деревьев.

- Паникерство! - добродушно косился на нас Поджигатель. - У студентов слишком велика биологическая зарядка. Они балдеют от двадцати лет...

Он бормотал что-то под нос и уселся за стол рядом с Живописцем. Тот недоволен вечером: с какой стати терять время всухую?

- Чорт с ней, с этой биологией! - говорит он. - Признаться, я мало смыслю в теориях.

- Очень напрасно.

- Может быть. Но это скучно.

- Слышите! - обращается ко мне Поджигатель. - Они заодно с Овидием. Ну, продолжайте...

- Валяй, валяй! - подкрикивает Винсек, не поворачивая спины. - Мы люди необразованные.

- Совершенно правильно. Я посылаю все эти "биологии" к матери в штаны!

- Замечательно!

- Вот вам и замечательно! Мы создаем ценности и не горланим на собраниях. Называйте это "биологизмом", чорт с вами! Без нас вы одуреете со скуки.

- Старо, старо! Вы отстаете по крайней мере на сто лет.

- Ого-го! Пусть так. А кто будет делать вам вино - Яшников или Ведель? Пусть найдут мне Бекельмана: за ним придется скатать в Германию. Что, скажете, он плохой мастер? Или его заменят секретари в ремнях, надутые, как лягушки? Ваши кадры живут на всем готовом, задрали носы и не хотят мыть бочки, подметать полы и учиться владеть, как следует, шваброй! Слава богу, нам порассказали об этих бездельниках... Мы учились иначе, среди нас не было Шибаленкова, мы не произносили речи, а растирали краски... Спросите-ка, знают ли, как делать вино, молодые люди в ремнях, рассуждающие о всяких "измах"?

- Ничего! Мы примемся за них как следует.

- Мы слышим это двенадцать лет. Сплошные "измы", топтание на месте...

- Как? Что вы сказали? Ну, уж это позвольте!..

Поджигатель вскочил, слова его резали, как бритва.

- Самокритики! - распорол он лезвием дряблое сукно голоса художника. Требую самокритики! Коммуна загнивает и теряет классовое чутье... Кто будет делать вино - спрашиваете вы? Мы топчемся на месте и разводим бездельников? Бекельманы - соль земли?

Он рассек вопрос опытным взмахом и распластывал ткани с ловкостью хирурга. Он говорил о таланте и точности мысли, он бил Живописца, как фронтовой комиссар, всаживая фразы без промаха одна в другую, не боясь окровавить смысла, он поднимал над коммуной знамя, изодранное в сражениях.

- Стойте! Стойте! - крикнул я ему. - Это, кажется, ветер, это - начало грозы. Стойте!

Шелест темной ночи летел уже в окна, небо вздрагивало от лиловых зарниц. Улюсь, улюсь... - пело на руке у девушки.