Тридцать ночей на винограднике

- Переоденьте рубашку, что вы валяете дурака! - накинулся на него Поджигатель. - Ценят, ценят!.. Дело не в этом... Я думаю, что ваш брат на опасном пути. Ницше писал о русских солдатах: когда они устают, они бросаются на землю и не двигаются с места, несмотря ни на что. Они могут лежать в грязи целые сутки. Он называл это русским фатализмом. Иногда это неплохо, в особенности в борьбе с интервентами... Я припоминаю англичан: те, не побрившись два дня, теряли всякую боеспособность. Но сейчас - это гибель. Лежать, мечтая о красках, и ждать, пока вас переедет колесо орудийной запряжки, - извините меня, - это значит сгнивать классово. Он говорит о Сезанне, пишет пейзажи... Ах, все это, быть может, и хорошо! Но зачем ворчать на остальных? Зачем сдавать темы эпоса бездарностям и недоучкам? Хорошее дело: они критикуют. Они бросают эпоху и гордо молчат. Бекельман заявил Директору, что сделать бочку, как он, - почище, чем сделать вино. Он - один в СССР, и поэтому может пить на работе и плевать на всех с высокого дерева. Он талант! Бочки его бессмертны. Я сам слышал... "Ударьте их", - хрипел он Директору. - Они поют, как флейта. Вино лежит в них сухое, как день..." Он узнает дерево ухом, ему не нужно ячейки, он просит комитет не беспокоить бондарную... Так ли это? Не прав ли Директор, объявив еще один выговор? А ваш брат...

- Но Бекельман замечательный! - засмеялась Люся. - Хотя они пьют вместе, и это совсем мне не нравится.

- Что значит замечательный? Мы говорим о строительстве. Пусть бочки будут похуже, без флейт, но их нужны тысячи... Плакаты вашего брата были ценнее Сезаннов, - в них, извините меня, было побольше смысла. На фронте их пробивали пули, а это повыше заштатной тишины музеев.

- Я с вами согласна. Но ведь нужно и то и другое. Я говорила

ему, а он ругается... Он бросил плакаты и не признает бытовой живописи.

Поджигатель поморщился.

- Зачем бытовой! Идеи, идеи - прежде всего. Пусть краски служат идеям. "И то и другое" - это старая музыка. Это - эклектика. Быт. Что такое быт? Мы созданы для удара. Пять шестых мира погружены в этот быт и занавесили окна от мировой истории, - быт ходит в спальных туфлях. Вы говорите - быт?

- Ну, пошло! - засмеялся Овидий и махнул рукой.

- Что "пошло"? - вспыхнул Поджигатель, как порох. - Разве не так? Разве не быт погружает шаги человечества в тишину спален? Разве не он склонял величайшие головы в засаленный капот и задерживал их шопотом ревности в передней истории? Пошлость! - кричал Поджигатель. - Жена верхом на спине Сократа. Прочь ватные туфли квартирок! В казарме событий нужен крепкий сапог... Разве не быт тормозит Германию? Каутский опоздал к революции из-за разлитого супа, он ругался с кухаркой, когда умирали спартаковцы. Кружка пива и сюртук в воскресенье стоят инквизиции пап и российской корниловщины. Разве это не так? А патефоны и радио! Звон в отдаленной кирхе, танненбаум, от которой глупеют здоровые парни и прячут головы, как гуси под крылья. "О танненбаум, о танненбаум! Ви грюн зинд дайне блеттэр..." Пойте, пойте, старые бюргеры! Боров мычит, когда поднимается ножик из бездны, боров идет, ему снится теплое стойло... Кто говорит, что нам нужны пепельницы с серпом и молотом, венки в крематории и елка с советскими ангелами? Пошлость - говорю я. "Мой добрый старый френч", - слышали ли вы такую музыку с белыми кудряшками у пианино и с певцом в кожаной куртке? Или духи - "Площадь Восстания"? Или рецепт из смоленской аптеки с лозунгом: "Чистите зубы скорее войдете в царство коммунизма". Может быть, аптекари представляют это царство, как магазин Мосторга без очередей в двадцать шестом году? Или еще что-нибудь... Не будет ли оно стоять мягкими стульями, обитыми плюшем с нежными голубочками

и белыми лирами? Прочь, говорю я! Давайте огня, и мы зажжем старую рухлядь, ибо сжечь - значит сделать уже половину дела... Быта нет, говорите вы? Чорт с ним, мы обойдемся без быта! Ибо быть ни с чем, значит итти за всем. Пусть солдатам, спящим у костров, снятся моря с берегами, увитыми розами. Пусть в прохладе казарм мечты громыхают винтовками. Сапоги, ружья, походные кухни! Вот великие музы в защитных шинелях. Вернее шаг, громче команда - вот быт поколений, не знавших о пепельницах, вот новые темы, не знавшие отдыха, и ритмы симфоний, не петых в гостиных... Разве это не так? восклицал Поджигатель. - Разве пейзажи в сусальных рамках можно повесить под самое небо? И что мне толку, что на рояле красиво спит отражение гиацинта! Или крестины в клубе... Прочь бытовое искусство! Быта нет. Пролетариату не надо красного дерева... Скажите, разводят ли на войне горшки с фикусами? Можно ли часовому на посту шептаться с возлюбленной? Я спрашиваю именно вас, дорогой Овидий. Я стою за идеи, прежде всего идеи!