Тридцать один. Часть I. Ученик

Брр! Как обряд посвящения в чернокнижники. Ходят слухи, что претендентов выворачивают наизнанку, чтобы посмотрели на свой внутренний мир. А тут кто-то поглумился над природой.

Дерево, как видно, торчало кверху ногами давно. Земля осыпалась, а промеж корней крутился вьюн с тёмно-фиолетовыми цветами.

Я склонил голову, силясь увидеть ноги. Они застыли в двух метрах от земли, в облаке серебряной пыльцы. Собравшись, я отгородился от стучащего в ушах сердца и услышал тихое пение флейты.

Оливье с архивариусом тоже висели перекувырнутые. Дядя тряс мокрым рукавом камзола и бубнил под нос про «нежную любовь» к Фейри Хаусу. Мровкуб не пришел в себя и болтался, как вырезка в мясной лавке.

– Как сознание вернём,

Так, пожалуй, и начнём!

Я обернулся к перевёрнутому дереву. Среди корней сидела фея с бородой. Я вздрогнул от неожиданности. Не думал, что увижу муже-фея. Он хоть и с кадыком, но очень по-фейски чистый, с безупречно уложенными волосами, большими миндалевидными глазами и правильными чертами лица. Даже скрученная косичкой борода, поопрятнее моей причёски.

– Иномирцы, сосредоточьтесь!

Послушать озаботьтесь!

К Душегубу, обратитесь!

С душою проститься решитесь.

От мук избавиться постарайтесь,

Из Фейри Хауса убирайтесь!

Он хлопнул в ладоши.

– Миры до войны докатились.

Со злом мировым не простились.

Надежда покуда осталась,

Не вся ещё растерялась.

Фей снова хлопнул.

– С предателями будем биться,

Чтоб окончательно проститься,

Он задумчиво потеребил бороду.

– Ваши тела опустятся удобрять одуванчики!

Трим-рим, пам-пам, рам-рам, болванчики!

– Протестую! – завопил Евлампий, прежде чем я успел понять смысл сказанного феем. – Мы имеем право знать, за что наказаны!

– У того нет прав,

Кто закон поправ, – равнодушно ответил Душегуб.

– Скажи хотя бы, как? – выплюнув воду, бросил Оливье.

Я завертелся, пытаясь высвободить ногу. Бесполезно!

Рядом застонал архивариус.

– Получит каждое ничтожество! – повеселившим тоном сообщил фей.

– Особенное душегубжество.

Тебя! – он указал холёной рукой на дядю. – Будут кормить до заворота кишок! Тебя! – палец вытянулся в мою сторону. – Голодный ожидает шок!

Ошейник словно ремешок,

Затянет аж до потрошок!

Архивариус распахнул глаза и вытаращив их, крутил головой.

– Тебя особенное ждёт

Во тьму исходную вернёт!

– Почему такая несправедливость? – возмутился я.

– Объективность не равна

Правосудию сполна!

Беспристрастности она –

И совсем уж противна́! – Душегуб склонил голову и улыбнулся.

Крылья за его спиной затрепетали.

– Семь уплыли с этим фей,

Их не видно по сей день!

Это что тебе трофей,

На чужбине гробить фей?

Оливье не удостоил его ответом.

– Тут и вовсе мерзкий путь,

Страшно прошлое вернуть!

Он указал полированным ногтем, на всё ещё ошарашенно озирающегося архивариуса.

– Такое… трямо-ривно,

свету источника противно!

– Как говорил главный королевский егерь: «Не пойму где я, кажется заблудился». Полагаю, это ошибка… – начал архивариус.

– А я? Что я?

– Правосудие для тех,

Кого не покрывает мех!

– Немедленно прекратите эту отвратительную дискриминацию! – закричал голем.

Приятно, когда за тебя заступаются. Особенно, если рот свело от праведного негодования. Остальные достойны кары, а я виноват исключительно в том, что оборотень. Я снова задёргал ногами, правда, с прежним успехом.

– Последнее желание? – выкрикнул Оливье.

– Отставить завывания! – оборвал Душегуб.

Поднявшись над корнями, он расправил крылья. Непрозрачные, серые с красными прожилками. И в три широких взмаха подлетел к нам.

– Здесь умирают желания!

Через тела страдания! – ядовито добавил фей.

И под тонкий свист его крылья почернели, а в нас полетели хлопья сажи. Запахло подгоревшим мясом. Желудок сжался. Ещё немного, и меня стошнит. Даже представлять неохота как это. Меня еще не рвало кверху ногами. Я напряг мышцы и сжался, готовясь к худшему. Но в животе неожиданно забурчало. Так бывает, когда я долго не ем. Поджелудочную тянет и подсасывает. Голова туда-сюда кружится. Этого ещё не хватало! Душегуб выкачал из меня всю энергию. За диким голодом последует превращение. Плечи и руки уже распирало, и я зашипел от боли. Обычно перевоплощение занимает часы, а тут ещё пару минут, и всё – оборотень!

От заклятий у фея удлинились крылья и за ними протянулась пепельная дымка. Рваные клоки серой мглы разрослись на половину одуванчикового поля, заслонив перевёрнутое дерево и небо. Крылья вздрагивали, как в агонии кидая россыпи сажи.

Разобравшись со мной, Душегуб набросился на архивариуса. Тот висел вниз головой и бледное лицо побагровело. Он хватал ртом воздух, жадно сглатывая. В горле скрежетали скребущие друг по другу когти. И хоть меня крючило из-за превращения – всё равно передернуло. Так в междумирье подбирались неведомые твари. Их до умопомрачения боялся Оливье, а меня и вовсе парализовало.

Дядя покосился на Мровкуба и завопил:

– Только не это!

Лицо архивариуса полиловело. Рот так широко распахнулся, что должна была сломаться челюсть и лопнуть щёки.

– Я не ворочусь! – пророкотал Мровкуб изменившимся голосом с чужими интонациями.