Только этого еще недоставало: процедуры передачи музею одного из двух одинаковых президентов. Взгляды присутствующих блуждали по полу, потолку, окнам. Многие подносили ко рту перчатки или платки, пряча улыбку. Лица гостей кривились, горло сжимал спазм, грудь вздрагивала от беззвучного смеха.
Когда же директор музея, которому по программе полагалось благодарить за щедрый дар, начал нерешительно протягивать руки то к одному, то к другому президенту, не зная, кого же из них следует принять для музея, сдерживаемый смех прорвался со стихийной силой и все разразились гомерическим хохотом.
О благословенны театры, где в крайнем случае, когда скандал уже неизбежен, можно опустить занавес. У лиц, действующих на арене общественной жизни, такой возможности нет. Один из двух президентов Новобургундской республики — и кто мог поручиться, который из них настоящий, — раздраженно, но, конечно, шепотом прохрипел директору Национального музея, чтобы тот забрал наконец этого похожего на него идиота, в то время как другой изысканно вежливо, даже галантно, как и подобает государственному мужу, протянул директору руку и представился:
— Маладруа, президент республики.
Директор музея бросил отчаянный взгляд на единственного человека, который мог хоть как-то спасти положение, — на профессора Палевского; поняв ситуацию, тот поспешил на выручку. Но в общей неразберихе даже он теперь уже не мог с уверенностью сказать, где президент, а где кибернэрос. И когда Палевский приподнял фрак одного из президентов и стал нащупывать нужный позвонок, чтобы остановить механизм, предполагаемый кибернэрос завизжал, как от щекотки, и вместо того, чтобы замереть на месте, вдруг бросился прочь, смешавшись с толпой приглашенных…
До предусмотренных программой вопросов очередь так и не дошла. Прием, произведший глубокое впечатление на его участников, закончился. Кибернэрос-мужчина снискал успех даже сверх всяких ожиданий.
Кибернэросы стали органичной и непременной частью повседневной жизни и уже ни у кого не вызывали удивления, как автомобили, или, скажем, самолеты. В метро, в парках, на улице стало естественным и привычным видеть, как мужчина или женщина целуется со своим кибернэросом. В Сорбонне установилась традиция устраивать ежегодный бал со стриптизом в честь изобретателя кибернэросов. Повсюду открылись салоны кибов. Печатались всевозможные медицинские труды о применении кибернэросов.
В искусстве возникла особая кибернэротическая школа, которая провозгласила своим лозунгом замену человека отображением кибернэросов (ведь кибернэрос — существо более высокого класса, нежели человек, поскольку лишен таких декадентских пережитков, как ощущения и разум). Счастье и взаимопонимание можно встретить только у кибернэросов, то есть существ, не способных ни на какие чувства и рассуждения. Совершенное человеческое общение неосуществимо среди людей, человеческое в метафизическом смысле слова — может быть лишь сверхчеловеческим, механическим.
Это направление за короткое время стало господствующим в творческой жизни. Сторонники кибернэротической литературы объединились вокруг особого журнала, в первом номере которого они провозгласили свои принципы: «Современной литературе не нужны ни разум, ни чувство». «Современная литература развивается под знаком инстинкта. И слова в ней терпимы лишь постольку, поскольку их взаимосвязь и взаимозависимость не выражают ни чувства, ни мысли». «Цель поэзии — показать элементы инстинктов и страстей в кибернэротических отношениях, следовательно, подлинная поэзия может мириться лишь со словами-импульсами, которые иной раз могут быть коллективными известными и бывшими в употреблении, но лучше — индивидуальными и неизвестными». Впрочем, эта школа декларировала полную свободу в выборе формы и индивидуальных поэтических средств — не упуская из виду специфики темы — и заявляла, что она обеспечит возможность полного самовыражения художественных конструкций и, образов. Но, пожалуй, читатель лучше поймет характер направления, если прочтет два следующих отрывка: