Тридцать шестой

Что там говорил Александр об Антонии? Из осторожных расспросов выяснилось, что этот пресловутый Антоний, как и говорил папа, фанатик, покинувший мир ради молитвы и смирения, добровольно заточивший себя в пещере где-то в горах у Красного моря — единственно служения Господу ради. Рассказывали всякое, кто — со смехом, кто — с уважением. В городе его хорошо знали: в скитаниях старик Антоний частенько посещал Александрию, поражая всех косматым видом и свирепым нравом, особенно в отстаивании символов веры, которые сам себе установил. Косноязычный заика, брызгавший слюной, он убеждал не красивыми словесами, а невероятной энергией, которой заражал слушателей.

Прокл не знал его раньше, но говорили, что с папой Александром Антоний не очень ладил. Ну оно и понятно. Один стоял за привлечение к вере блеском, второй — за обращение личным примером подвижничества и благочестия. Оба пути, наверное правомочны, определенная логика в словах Александра была. Прокл это признавал. Но ему лично был ближе путь анахорета избранный Антонием. Именно такой подход к служению Спасителю казался Проклу единственно возможным: весь, без остатка, без условий, без жалости к себе или к близким. Отказаться от мира, уйти от него — это ли не есть высшее благо? Не в этом ли единение с Божественной силой, которой все равно, в какие одежды ты одет и что ешь на обед, но которая ревностно следит за тем, что в душе твоей?

Все было за то, чтобы отправляться к Антонию, набраться у старца мудрости, а затем, если будет на то Его воля, может, и поселиться рядышком, в красных горах, в одной из пещер.

Старые знакомые, где случайно встреченные, а где и специально найденные, снабдили в путь необходимым: дали воды, хлеба, медяков да крепкие сандалии. В путь двинулся, как только начало темнеть. И к утру следующего дня после спорой и безостановочной ходьбы по ночной прохладе Прокл прошел никак не меньше, чем три парасанга[7]. Отвыкшие от ходьбы ноги гудели, но было приятно от того, что есть еще силы, что не так уж он ослаб за время отсидки. На следующий переход запланировал себе уже не три парасанга, а все четыре. Днем, когда палило солнце, укрывался среди скал, дремотно пытаясь перемещаться вслед за скудной тенью, отсыпался, а идти приноровился по ночам. Так, глядишь, дней за десять — пару недель и доберется до Аккабы. А там — Господь велик, поможет.

Господь помог. Путника подобрал караван, погонщик за малую толику позволил держаться за хвост навьюченного верблюда, так и прошагали бодро через всю пустыню. Опять же водой поделились. Истинно, велик Господь, значит, правильное решение принял бывший узник веры. Так за десять дней и добрался до Аккабы, поклонился благодетелям караванщикам и еще две недели искал пещеру Антония. Все говорили, что живет он где-то в Писпирских горах, но вот где именно — никто не знал. Появлялся на людях Антоний редко, якобы было у него свое поле, где выращивал пшеницу, да ручей, из которого брал воду. А больше ему ничего и не надо было. Так говорили.

Прокл, ползая по горам, сбил ноги, разорвал хорошие кожаные сандалии, еще из Александрии, замотал ступни какими-то тряпками, подвязал лыком и без устали мотался, питаясь когда найденным, когда поданным. Да он и привык обходиться без еды. С водой вот было хуже: приходилось постоянно возвращаться к найденному ручью, набирать ледяную воду в выдолбленную продолговатую тыковку — и снова искать. Небольшая была тыковка, ненадолго хватало.

И все произошло, как водится, случайно.

Вышел на небольшое плато, обернулся. В очередной раз захватило дух от нестерпимой красоты: красные горы, бирюзовый залив меж ними, ослепительно голубое небо с нежными белыми облачками… И видно-то как далеко! А когда насмотрелся и обернулся назад, то меж бурых камней заметил маленькое зеленое поле. Вышел к нему — а поле-то так и дышит тонкими колосками. Вот и пещера, и маленький водопадик из ручья, каким-то чудом сюда завернувшего, — рай для отшельника.

На камне у края поля сидел крепкий мужчина, лет так тридцати, насмешливо глядел на Прокла.

«Вряд ли это Антоний. Тот старше, это, видно, кто-то из гостей».

— Совершенно верно! Я — почитатель и верный слуга праведника Антония, — весело отрапортовал тот. — Будем знакомы. Иларион.

Улыбался он широко, всячески располагая к себе. Но как-то уж слишком широко и слишком располагая. Видно было, что хотел понравиться. И это немного настораживало.

— Мое имя Прокл. А где сам старец?

— Антоний? А в пещере, — все так же, улыбаясь, оттарабанил Иларион. — Он редко выходит. И к себе предпочитает никого не пускать. Так что, мой юный друг («Так себе юный», — обиженно подумал Прокл), если вы хотите вкусить от мудрости старца, то лучше вам здесь сесть и терпеливо дожидаться, когда провозвестник истины и аскезы снизойдет до нищих духом.

«И чего он ерничает? Кто это, вообще?» — начал закипать Прокл, но тут случилось невиданное.