Тридцать третий румб

– И что было дальше? – спросил Марко сиплым голосом и глотнул вина.

Все слушали затаив дыхание.

– Пошли дальше… Ветер стал усиливаться. Мы надеялись к утру выйти из проклятого тумана на простор. Я отстоял ночную вахту и лёг спать. И вдруг проснулся, словно меня ткнули кулаком в бок. Посмотрел и увидел, что койка Роберто пуста и мешка с его вещами нет в кубрике! Я тихо поднялся на палубу, но не увидел его. Его не было нигде на корабле. Исчез, как в воду канул! И никто ничего не слышал! А наутро вахтенные рассказали, что вроде бы видели в море очень красивую женщину с длинными волосами. Она мелькнула в волнах и исчезла в тумане. Видать, этот Роберто прыгнул к ней, и она забрала его к себе навсегда.

Я заметил:

– Но зачем он тогда собрался заранее? Зачем взял с собой вещи?

– Да, действительно! – удивлённо кивнул Марко.

– Не знаю, – покачал головой Таддео. – Мы тоже ломали голову над этим. Решили, что он просто был не в себе. Правильно его звали Паццо! Корабельный священник не велел молиться за самоубийцу… А с тех пор, как Роберто Марино исчез с корабля, странности прекратились. Больше не было ни таких ужасных штормов, ни туманов, ни морских дев. Это всё его проделки, я уверен!

– А его пророчество-то сбылось? – поинтересовался Марко.

– Слово в слово, – кивнул Таддео. – Летом следующего года на нас напали пираты, и мне раздробило руку ядром. Я долго валялся в лихорадке между жизнью и смертью и вспоминал предсказание Роберто Марино. Думал, умру, но чудом выжил. Вернулся сюда, в родные места… Но, доведись мне выбирать, я бы предпочёл никогда с ним не встречаться. Как вспомню его глаза – в дрожь кидает.

Всю дорогу до дома мы с Франческо проговорили о Роберто Марино. Он снился мне ночью, и я просыпался от его взгляда. И потом часто вспоминал этот рассказ старого Таддео.

Как вы знаете, судьба тоже свела меня с морем. Может, моё решение поступить в матросы и было глупостью. Жили же другие люди в нашем Виареджо и не рвались никуда, довольствовались тем, что есть, и благодарили Бога… Мы едва сводили концы с концами, временами голодали и сами удивлялись, что живы. Море редко штормило, но всё равно не казалось нам доброй стихией. До нас доходили рассказы о том, какой могущественный флот у Голландии, у Англии, как сильны на океанских просторах Испания и Франция… А нам море не давало ни могущества, ни богатства – только рыбу и скудную прибыль от мелкой торговли. И постоянный страх из-за набегов южных пиратов.

Крепость кое-как защищала от них, но всё равно они наводили ужас на всё побережье: брали пленных, увозили к себе и требовали выкуп или продавали в рабство. Богатым пленникам порой удавалось вырваться на свободу, а нам, беднякам, надеяться было не на что. У меня до сих пор всё сжимается внутри, когда я вспоминаю знакомый с детства крик с крепостных стен: «Мавры у берегов!!!» По сравнению с этими безжалостными иноверцами даже самые жестокие европейские пираты казались воплощением милосердия. Я не знаю, чего сильнее боялся в детстве: что магометане убьют меня – или что похитят и сделают своим рабом.

Светлые дни у нас выдавались, только пока отец был жив. Один за другим появлялись младшие братья и сёстры… А потом пришла чума. Как только из соседнего селения сообщили о заболевших, мать немедленно увезла нас к тётушке Джулии в горы. Только отец не поехал – не хотел оставлять дом. Помню, как он провожал нас в дорогу. Тогда мы видели его в последний раз. Уже на следующий день его забрала чёрная смерть.

С тех пор не было дня, когда бы мать не плакала и не причитала из-за нашей бедности и страха за будущее. Мы и с отцом-то жили бедно, а после его смерти стало совсем тяжело. И беда редко приходит одна. В скором времени после смерти отца на наш городок снова напали проклятые берберские пираты – и убили моего старшего брата Фабиано. Он заряжал пушку на крепостной стене, когда тяжёлая пиратская пуля угодила ему прямо в сердце. Мать страшно горевала – она любила Фабиано больше всех. После его смерти я остался за старшего. Какое-то время мы перебивались, а потом младшие подросли, и мне пришлось выбирать, куда деваться.

По соседству с нами жил мастер Пьетро, камнерез. Настоящий художник. Я ходил к нему в мастерскую, помогал. Мечтал, чтобы он научил меня своему ремеслу, и он был не против. Я уж было обрадовался, что нашёл себе дело по душе, начал понемногу учиться, – но тут Пьетро объявил, что уезжает. В Болонье у него умерла родственница, и он оказался единственным наследником, она оставила ему дом и неплохие деньги. Меня Пьетро, конечно, с собой не взял – зачем ему лишний рот в семье, тем более что я ещё почти ничего не смыслил в камнерезном деле… Когда он уехал, я пробовал подрабатывать каменщиком, но работа была очень тяжёлой, а платили за неё так мало, что, считай, вообще не платили.