Тридцать третий румб

Теперь волны времени уже понемногу стирают, сглаживают память о тех днях и о людях, с которыми мне и Франческо пришлось не просто столкнуться, а жить бок о бок, как в очень тесной, но не очень дружной семье, не имея возможности уйти даже ненадолго. Время обтачивает воспоминания, как море – камни. Только не полностью, не до конца. И сейчас порой воспоминания оживают и начинают болеть, как болели в первом плавании мои ладони, ободранные до крови просоленными снастями…

Я быстро усвоил, что в море нет никакого смысла обращать внимание на усталость, боль и прочие неудобства – здесь от них никуда не деться и они никого не интересуют. Конечно, при такой жизни на меня временами находила тоска. Только поддаваться таким настроениям – последнее дело. Раскиснешь, всё начнёт валиться из рук, и пропадёшь ни за что. Вот уж верно говорят: море сильного любит, а бессильного губит.

В Генуе на судно вместе с нами нанялся Гвидо – тот самый, который тогда побоялся ссориться с Руджеро. Нашего с Франческо возраста, с вечным вопросом в глазах. Я смотрел на него и каждый раз удивлялся, какая нелёгкая занесла его в море. Он старался, но всё равно путался, не успевал, и тумаки боцмана мало помогали. К тому же его невозможно укачивало, даже при лёгкой качке он ходил серо-зелёный, чем возбуждал всеобщее сочувствие. Филиппо давал ему корень имбиря, Руджеро советовал выпить рому с морской водой, а один голландский матрос говорил, что лучше пить чистую морскую воду. Гвидо делал всё, что предлагали, но отчего-то не мог, да и, видимо, не хотел приспосабливаться к судовой жизни. Как говорили у нас на родине, кто не учится, не сможет научиться. Хотя сам Гвидо уверял, что уходить с пинаса не собирается, ещё немного – и совсем привыкнет. Но потом опять начинал жаловаться. Филиппо повторял:

– Морская болезнь у тебя тут, – и показывал пальцем на голову Гвидо. – Не думай о ней, и она сама пройдёт!

– Я стараюсь не думать – не помогает, – обречённо отзывался Гвидо и с отвращением смотрел на сине-зелёные волны.

Нас с Франческо качка пока не особо донимала – разве что порой мешала спать. Правда, старые матросы говорили, что и качки-то ещё никакой нет.

Мы остановились в Малаге, погрузили на пинас полтораста бочонков испанского вина и разные сладости и взяли человек десять пассажиров. Малага – красивый город, но с Генуей не сравнится. Потом прошли через Гибралтар и после остановок на Мадейре и на Канарских островах повернули на зюйд, к островам Зелёного Мыса. Когда наш «Святой Христофор» вышел на океанский простор, я ахнул – представил, какой океан огромный, аж дух захватило.

Когда мы пересекли тропик Рака[15], на судне устроили праздник Нептуна и заодно морское крещение для новичков. Ребята рассказывали, что новеньких обычно заставляют прыгать в море с рея три раза подряд, но в этот раз так делать не стали, потому что утром видели возле пинаса акулу. Так что нас просто окатили водой при общем смехе.

До сих пор наше плавание шло благополучно. А потом в один вроде бы погожий день бывалые матросы стали с тревогой поглядывать на небо и слушать ветер. Сперва я удивился, а потом понял, что их беспокоит: большие лёгкие облака, веерообразно расходившиеся из-за горизонта. Через некоторое время ветер усилился, засвистел, задул порывами, волны стали больше и выше. Небо закрыли низкие быстрые тучи с рваными краями, сделалось сумрачно. Начинался шторм, который нам предстояло выдержать в открытом океане. Хмурое небо вдали неприятно отсвечивало грязно-розовым.

Шкипер Хоорн беспокойно мерял шагами палубу и посматривал на «Святой Бенедикт» вдали. На нём убавили парусов, и мы сделали то же самое. Я глядел на Франческо и тоже старался делать вид, что ничего не боюсь, хотя у меня душа уходила в пятки. А ещё страшнее стало, когда я ощутил какое-то странное давление в ушах и непонятную, вроде бы беспричинную тоску. Сперва я принял её за дурное предчувствие и даже заволновался об исходе шторма. Врать не буду – в ту минуту мне очень захотелось всё бросить и оказаться дома. Но куда денешься с судна в океане? А вскоре моя тоска превратилась в отвратительную сосущую тошноту. Я понял, что это начало морской болезни, и вспомнил рассказы Таддео про шторма, длившиеся по целой неделе. Мне уже сейчас казалось, что непогода тянется очень долго… Боцман пошёл проверить, хорошо ли закреплены пушки, а нас отправил в трюм к помпам, откачивать воду, которая из-за сильного волнения быстрее натекала в щели обшивки. Я качал до боли в руках, старался отвлечься от дурноты, но ничего не помогало.