Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается

– Мы знали человека, который ее открыл, – объяснила Вайолет. – Его звали доктор Монтгомери, он был блестящим герпетологом.

– Он был замечательный, – добавил Клаус. – Нам его очень не хватает.

Бодлеры обнимали змею, и крепче всех ее обнимала Солнышко, питавшая особую привязанность к шаловливой рептилии. И они вспоминали доброго Дядю Монти и те дни, которые они провели с ним. Постепенно, не сразу, они вспомнили, как закончились те дни, и, обернувшись, посмотрели на Графа Олафа, который тогда убил Монти, осуществив часть своего коварного замысла. Граф Олаф хмуро встретил их взгляды.

Странно было видеть этого негодяя, дрожавшего от страха при виде змеи, после всех его злодейских планов забрать сирот в свои когти. Теперь, вдали от большого мира, Олаф, казалось, лишился своих когтей, а его злодейские планы стали так же бесполезны, как и гарпунное ружье в его руках.

– Я всегда мечтала встретить герпетолога, – сказала Пятница, которая, естественно, не знала истории с убийством Монти. – На острове нет специалиста по змеям. Сколько я теряю, живя тут, вдали от мира!

– Мир – жестокое место, – тихо проговорил Олаф, и на этот раз задрожали Бодлеры.

Даже сейчас, когда их согревали жаркие солнечные лучи и обвивала Невероятно смертоносная гадюка, детей пробрала холодная дрожь при последних словах негодяя. Все замолчали, наблюдая, как приближаются островитяне вместе с козами и с Ишмаэлем на буксире, что означало «козы тащили на санях Ишмаэля, восседавшего на своем кресле точно король, ноги его, как всегда, покоились в комьях глины, а кудрявая борода развевалась по ветру». По мере приближения поселенцев и коз стало видно, что на буксире козы тащат еще кое-что, и помещалось это на санях позади кресла. Это была огромная и нарядная птичья клетка, найденная после вчерашнего шторма, и она горела на солнце, точно небольшой костер.

– Граф Олаф, – произнес Ишмаэль рокочущим голосом, как только оказался со своим креслом совсем близко. Он поглядел на негодяя с презрением и вниманием, как будто запоминая его лицо.

– Ишмаэль, – произнес Граф Олаф измененным голосом.

– Зовите меня Иш, – сказал Ишмаэль.

– Зовите меня Кит Сникет, – сказал Олаф.

– Я никак не буду тебя называть, – прорычал Ишмаэль. – Твоя власть, основанная на коварстве, кончилась, Олаф. – Он нагнулся и быстрым движением сорвал с головы Олафа парик из водорослей. – Мне рассказывали о твоих интригах и маскарадах, мы этого здесь не потерпим. Ты будешь немедленно посажен под замок.

Тут же Иона и Сейди сняли птичью клетку с саней, поставили ее на песок и распахнули дверцу, при этом сурово и многозначительно глядя на Графа Олафа. Повинуясь кивку Ишмаэля, Уэйден и мисс Марлоу шагнули к негодяю, вырвали у него из рук гарпунное ружье и потащили Олафа к птичьей клетке. Бодлеровские сироты переглянулись, не зная, как к этому отнестись. С одной стороны, именно тех слов, которые произнес Ишмаэль, дети ждали от кого-нибудь всю свою жизнь. Они мечтали, чтобы Олаф был наконец наказан за свои ужасные деяния – от недавнего похищения судьи Штраус до того давнишнего дня, когда он посадил Солнышко в птичью клетку и вывесил из окна башни. С другой стороны, они не были уверены, что Графа Олафа следует запереть в птичью клетку, даже такую большую. Дети не совсем понимали, является ли происходящее сейчас на прибрежной отмели актом правосудия или еще одним несчастливым событием. На протяжении всех своих злоключений Бодлеры всегда надеялись, что Граф Олаф попадет наконец в руки властей, что его будут судить и определят ему наказание. Однако члены суда оказались так же продажны и коварны, как сам Олаф, а власти находились далеко-далеко от острова и искали Бодлеров, чтобы предъявить им обвинение в поджоге и убийстве. Трудно сказать, как дети, находясь так далеко от большого мира, относились к тому, что Графа Олафа тащат в птичью клетку. Но, как это часто бывает, отношение к этому троих детей не имело значения, ибо это все равно произошло: Уэйден и мисс Марлоу подтащили упиравшегося негодяя к дверце и впихнули его в клетку. Он зарычал и, обхватив фальшивый признак своей беременности, сгорбился и уперся лбом в колени, брат с сестрой Беллами захлопнули дверцу и как следует закрыли ее на щеколду. Злодей уместился в клетке, хотя еле-еле, и, только присмотревшись, вы могли бы разобрать, что этот хаос из рук, ног, волос и желто-оранжевой ткани на самом деле человек.

– Это несправедливо, – сказал Олаф. Голос его из клетки звучал глухо, но дети все-таки разобрали, что он по-прежнему говорит высоким голосом, словно уже не может перестать притворяться женщиной по имени Кит Сникет. – Я ни в чем не повинная беременная женщина, а настоящие злодеи – вот эти дети. Вы слышали не всю историю.

– Это как посмотреть, – твердо сказал Ишмаэль. – Пятница сказала мне, что вы нелюбезный человек, и больше нам ничего не надо слышать. Достаточно видеть этот парик из водорослей!

– Ишмаэль прав, – твердо сказала миссис Калибан. – В вас живет одно коварство, Олаф, а в Бодлерах – только хорошее!