Тридцать три удовольствия

В середине августа мы вернулись в Москву. До второго октября оставалось еще целых полтора месяца, а я уже знал, куда буду девать эту огромную простыню времени. Можно было бы устроить себе запой, но мне совершенно не хотелось пить. И работать мне тоже не хотелось. Не хотелось, но я заставил себя, и неожиданно работа пошла. Да как! Мне никогда еще не работалось так легко, так свободно, так спокойно. Я не волновался о том, что у меня получится, затеяв серию офортов под названием «Улыбки», и это банальное название полностью соответствовало тому настрою, с которым я приступил к работе. Помню, как я мучился, приступая к «Гримасам». Ведь я тогда собирался подарить человечеству новое откровение. Сейчас я ничего не собирался дарить человечеству, а просто убивал время, которого все еще оставалось много и много и много. В этих офортах я вспоминал все улыбки, виденные мною в жизни и запечатлевшиеся в сознании своею искренностью. Я намеренно отстранил фальшивые, заискивающие, лживые, трусливые, коварные и подлые улыбки. Я воскрешал улыбки детей и собак, женщин с детьми и мужчин с собаками, улыбки любви и нежности, улыбки просветления, я изображал купания и крестины, свадьбы и путешествия. Наконец, я понял, что «Улыбки» сохраняют жизнь «Гримасам», что эти две серии офортов, как две взаимоисключающие противоположности, дополняют одна другую, и что этим дополнением я, в конце концов, добился некоего желанного успеха.

Одно только раздражало меня — необходимость рисовать карикатуры, чтобы как-то зарабатывать на жизнь. Увы, впервые за последние несколько лет я стал ощущать нехватку в деньгах. Цены продолжали расти, а гонорары не очень-то стремились угнаться за ними. В середине сентября Николка позвонил мне и попросил сто тысяч на месяц, а я не в состоянии был одолжить ему и половины выпрашиваемой суммы, с трудом выкроил тридцатку. Тем более, что мне нужно было припасти хотя бы тысяч двести для свидания с Ларисой. Главным достижением демократии было то, что русские люди стали безумно много думать и говорить о деньгах, забыв другие, высокие и веселые, понятия. О деньгах без конца бубнил телевизор, говорили в транспорте, на вечеринках, в гостях, двое приятелей, встречаясь на улице, первым делом спешили успокоить свое тревожное любопытство: «Ну а как у тебя с деньгами? Много получаешь?» «А ты?» Но хуже всего, что они стали сознанием людей. Кровь, посетив мозг, разносила мечту о деньгах по всему организму, наполняла ими сердце, легкие, печень, руки, ноги, половые органы, кишечник.

В конце сентября президент объявил о роспуске парламента. Из окон моей съемной квартиры на «Баррикадной» хорошо виден был Белый дом, над которым с каждым днем все больше сгущались тучи. Узнав, что Николка со своими «стяговцами» уже там, внутри, я попытался однажды проникнуть к нему, но было поздно — вокруг здания Верховного Совета стояло плотное оцепление омоновцев, защищенных жуткой спиралью Бруно. Противно было видеть красные флаги на той стороне баррикад, но я понимал, что Николка защищает интересы не коммунистов, а тех людей, которым надоело и не хочется просыпаться с мыслью о деньгах, весь день выслушивать разговоры о них, самому говорить о деньгах и засыпать с мыслью о деньгах. И мне хотелось быть рядом с Николкой, чтобы в случае чего защитить его, помочь ему, спасти его от пули или дурного глаза.

И все-таки было обидно, что красных тряпок и изображений Ленина — Сталина больше, чем черно-золото-белых флагов, хоругвей с Нерукотворным Спасом.