Тридцатая застава

Еще не опомнившийся после неудачной контратаки комбат молча выслушивал упреки, улавливая еле обозначившийся гул на западе. Шум нарастал, приближался, заполняя все вокруг, будто исполинские насосы со всех сторон нагнетали воздух над головой, и он давил на затылок, на плечи, пригибая к земле. Над садами с резким треском разорвалось небо, навстречу самолетам, раскалывая воздух, протянулись звенящие нити. Из-за прудов роями вырывались невидимые очереди пулеметов.

А самолеты шли. Под ними и над ними вспыхивали светло серые облачка, медленно тая в неподвижном воздухе.

— В укрытия! — тонко и пронзительно закричал Селиверстов, явно адресуя команду комиссару полка и комбату.

Шумилов продолжал стоять, подняв голову к небу. «Проверяет мои нервы. Посмотрим, у кого они крепче», — подумал Бахтиаров, взглянул в лицо комиссару, и ему показалось, что тот улыбается.

— А нас с тобой команда не касается? Ну-ка в укрытие, — спокойно приказал Петр Алексеевич, когда самолеты взвыли над головой, и первый шагнул к траншее.

Теперь улыбнулся Асхат: в соревновании на крепость нервов он считал себя победителем.

Тремя волнами шли самолеты. И лишь два из них, подбитые, повернули обратно и сбросили бомбы где-то за станцией. На Дурынкином хуторе вспыхнули пожары. Дамбу центрального пруда расковыряли фугасы, и вода ринулась в последний — третий пруд, грозя размыть дамбу перед речкой и затопить оборону на левом берегу. Байда первый заметил грозящую опасность, поднял тридцатую заставу и под бомбежкой повел на спасательные работы. На помощь ему прибежала группа из истребительного батальона. Общими усилиями удалось кое-как сдержать напор воды, засыпать разрыв.

Садоводцы не раз видели бомбежки — бомбы летели на станцию, на железнодорожные пути, глухие взрывы доносились со стороны Никополя, Запорожья, Кривого Рога. Но то, что творилось в это утро за садами, возле которых расположились зенитные батареи, им пришлось увидеть впервые. Отягченные плодами деревья вместе с корнями, словно соломинки на ветру. взлетали в вихре взрывов кверху, с треском падали на землю. Дед Роман, колхозный садовод, который мог по памяти рассказать историю каждого деревца, оглушенный первыми взрывами, бегал в отчаянии по саду. После бомбежки артиллеристы нашли старика рядом с поваленным деревом…

Еще не скрылись последние самолеты, как немцы открыли огонь из всех видов оружия. Подразделения, державшиеся на правом берегу, вынуждены были отойти за пруды. О контратаке на станцию нечего было и думать. Истребительный батальон Евгения Байды оставил почти полностью разрушенный Дурынкин хутор и отошел по лощине в обход первого пруда, вынося раненых и убитых.

— Вот она какая, война, — проговорил Коняев, увидев дымящиеся развалины там, где еще вчера вечером стояли чистенькие, приветливые домики в палисадниках.

Евгений Байда мрачно посматривал на двухэтажные корпуса больницы, школы, райисполкома, райкома партии с зияющими провалами в крышах. «В один час труды многих лет… Ах, сволочи!»

А немцы продолжали рваться на запорожскую дорогу. На пути им стали не обозначенные на карте водные преграды — пруды «Садовода». Вторая атака на плотину первого пруда захлебнулась. Преследуя немцев, тридцатая застава прорвалась к Дурынкину хутору. Тогда фашисты, обходя пруды справа, бросили во фланг истребительного батальона танки. Уцелевшие после бомбового удара орудия и противотанковые ружья своим огнем заставили их повернуть обратно, и Селиверстов без потерь вывел заставу на главное шоссе.

И снова загудел воздух, задрожала земля. Во второй половине дня фашисты ворвались в «Садовод», но продвинуться дальше не смогли, выдохлись.

Армейские и пограничные части уже готовили заслоны, чтобы под их прикрытием с наступлением темноты оторваться от противника и занять оборону на следующем рубеже. К вечеру возвратились уезжавшие в Запорожье Батаев и Кузнецов.

— Эвакуацию заводов заканчивают. Нам во что бы то ни стало надо продержаться еще два-три дня… — говорил Батаев на коротком совещании при штабе армии. — Фашисты концентрируют силы для удара утром. И если мы их не упредим, нам здесь не удержаться…

С тревогой и нетерпением ждали бойцы истребительного батальона контратаки. Почти у каждого из них кто-то из семьи остался там, в селе. Старики, дети, женщины, прятавшиеся во время боя в погребах, подвалах, не успели уйти. Осталась в своем доме и жена Евгения Байды.

— И как ты мог это допустить? — отчитывал Антон старшего брата. — Жена председателя райисполкома, командира истребительного батальона! Да если Барышники сбежали к немцам, ты знаешь, что ее ожидает?

— Отстань, Антоша, без тебя тошно. Да и она не ребенок, сообразит что-нибудь…

Друг босоногого Антонова детства великан Данила Коняев, управлявший трактором, словно игрушкой, сейчас ходил ссутулившийся, беспомощный, опустив почти до колен свои огромные руки, и каждого встречного спрашивал:

— Не встречали Маши?

Машу многие видели во время боя, когда она помогала маленькой, юркой санитарке Ванде выносить раненых, но здесь никто не встречал.