Тридцатая застава

Пострадал и Тодор Падурару. Он с дочерью еще на второй день войны ушел из Баштиан, угоняя скот молодого колхоза, и все это время они прятались в лесах вместе с другими крестьянами; подхваченные общим потоком отступающих, они угодили под бомбежку.

Ванда и Недоля, не отстававший от жены ни на шаг, вместе с военными санитарами разыскивали среди сгоревших машин и подвод раненых. Они и наткнулись на тяжелораненого Тодора и причитающую над ним Марику.

Старик долго не приходил в сознание, и вернувшийся утром в батальон Думитру остался с ним в Ольховом.

А бой уже приближался к переправе. Обескровленные арьергардные части не в силах были сдержать наседавшего врага. И тогда Бахтиаров забыл о приказании не вступать в бой и бросил все заставы в контратаку. Удар был настолько стремительным и неожиданным для фашистов, что они бежали под прикрытие своих танков и артиллерии. Это дало возможность остаткам армейских войск перейти на левый берег.

Последней перешла Днестр тридцатая застава и подорвала мост. Молча шли пограничники знакомой дорогой на Ольховое. Проходя мимо опустевшего колхозного двора, старые пограничники — немного их осталось с тех времен— задержались против знакомой ярко-красной вывески: «Колхоз „Заря“». Не сговариваясь, завернули во двор «старики» тридцатой — Селиверстов, Денисенко, Иванов… Захотелось взглянуть на дом и сад на те места, с которыми связано столько воспоминаний. И вся тогдашняя жизнь с ее трудностями, опасностями, тревожными ночами сейчас представилась им радужной, спокойной, безоблачной, как это чистое небо над головами.

Из дома вышел Байда, ведя плачущую Ванду. За ним Недоля тащил под мышками какие-то бумажные свертки.

— Вшистко згинело… Вшистко, вшистко… — всхлипывала Ванда.

До сегодняшнего утра она все еще надеялась, что война закончится там, по ту сторону Днестра. Попрятавшиеся в лесах люди возвратятся на свои места, и снова потечет так удивительно хорошо начавшаяся жизнь при Советской власти. Сейчас эта надежда рухнула. Всю ночь и утро войска поспешно уходили на восток.

— И ничего, ничего этого не будет… Как жить станем?

— Все вернем, милая Ванда. И «Заря» снова зардеется в Ольховом. А вот плакать санитарке нельзя, на все беды слез не хватит, — успокаивал Антон молодую женщину.

А Бахтиаров кипятился, ругал пограничников.

— Вы что, пикник здесь затеяли? Немедленно на машины! А это что? — набросился он на Недолю, заметив объемистые узлы с бумагами.

— Говорил же я тебе, Ваня, кинь к чертовой бабушке эти бумаги! — вмешался Денисенко. — Або сожги их…

Он выхватил свертки и тут же поджег. Недоля тяжело вздохнул, отвернулся и полез на машину. «Что я людям скажу, когда вернемся? Там же все записано..» грустно думал председатель «Зари».

2

Не все войска ушли на восток, как думала Ванда. Не могла она знать, что пока основные силы армии перебрасывались к старой границе, отдельные ударные группы закреплялись на левом берегу. «Знаю, тяжело будет. Противник обозлен, что выпустил нас за Днестр, будет любой ценой рваться к старой границе, — говорил командарм старшим ударных групп. — Но держитесь, голубчики, держитесь, сколько сможете…»

И они два дня не подпускали противника к реке. Берег содрогался от взрывов бомб, казалось, готовый обрушиться и запрудить реку. Артиллерийские снаряды метр за метром долбили скалы, сметая все живое. Но когда вражеские саперы совались к реке, пытаясь наводить переправы, из каждой расщелины, из-за каждого камня на них обрушивался ружейно-пулеметный огонь. И повторялось все сначала.

— Ну как? Держитесь? — по нескольку раз на день запрашивал утомленный голос из штаба армии. — Продержитесь еще хотя бы один день…

И они держались. Вечером второго дня, потеряв больше половины людей, остатки ударных групп ушли под покровом ночи на Збруч. Безмолвно проходили через Ольховое. Казалось, что селение опустело, вымерло, никто не видит и не слышит их поступи, сдерживаемых стонов.

Но это только казалось: за ними следили из каждой подворотни. Многие ольховцы не решились оставить обжитые углы, укрылись в подвалах и лесах, выжидая, пока пронесется над ними «хурделица». По ночам они вылезали из своих укрытий и до утра не спали, прислушиваясь к смертоносным звукам войны.

Остался дома и Владко Дорожинский, член правления «Зари», с такой осторожностью воспринимавший советский образ жизни. И когда Роман Коперко бежал от Симона Голоты, он в ту же ночь постучался в его хату.

— Откройте, пан Дорожинский…

— Свента матка боска! Кто это? — испуганно спросил хозяин, всматриваясь в темную фигуру за окном.

— Не бойтесь, пан Владко. Я друг, ваш старый друг…

Растерявшийся Дорожинский открыл дверь, впустил «друга» и чиркнул приготовленной спичкой. Подпирая закрытую дверь, перед ним стоял грязный, оборванный человек с заросшим густой щетиной лицом. Выставленные вперед сжатые кулаки совсем не по-дружески нацелились на хозяина.

— Не узнаете? А мы с вами не раз встречались в майонтку пана Фишера…

— Езус Мария! Пан управитель?