— Близких, доверившихся мне людей, наконец, идеалы, во имя которых…
— Не паясничайте, фройлен Краузе, или как там вас… Вам уже некому изменять, разве что полковнику Геллеру. Фридрихсталю, земле, которая вас вскормила, вы давно изменили…
Кровь ударила в голову, потом отхлынула. Ей показалось, что сердце вот-вот остановится. Вместо героини она показалась сама себе жалким существом.
После очной ставки с Вандой и Стусем Шумилов приказал увести арестованную. Когда уводили, она настороженно взглянула на Шумилова и тихо спросила:
— Меня расстреляют?
— А это зависит от вашего дальнейшего поведения. Мы не фашисты, без суда не казним, — вместо Шумилова ответил Кольцов.
Дальнейшее следствие по делу арестованного Стуся и шпионки пришлось отложить. Пограничники вместе с приданными танковыми и артиллерийскими подразделениями Буковинской армии ушли из Бара на выполнение особого боевого задания. Ушли не все — два батальона вместе с маневренной группой остались для охраны тыла фронта.
Сердито шумят зрелые колосья пшеницы, клонясь к земле под тяжестью зерен, и со стоном умирают, раздавленные гусеницами, колесами, копытами, сапогами…
Массы людей — старых и молодых, вооруженных и безоружных, конных и пеших — шли и шли, не выбирай дорог, безжалостно уничтожая то, что было взращено их же руками.
К середине июля немецко-румынским войскам удалось наконец прорваться к Могилев-Подольску и повиснуть на флангах южной группы советских войск. Это стоило им огромных потерь. Один из генералов гитлеровского штаба писал: «Войска армии „Юг“ все более теряют свою форму». Но они теряли не только форму — десятки разгромленных дивизий и — что важнее всего было для Гитлера — темпы. Провал планов молниеносной войны стал очевидным не только для генералов, но и для рядовых участников сражений. Им обещали, что к этому времени они будут купаться в Днепре, разгуливать по улицам Киева, Днепропетровска, Запорожья… Румынские фашисты мечтали об одесских пляжах, курортах, о морских прогулках. А сколько таких мечтателей сложили головы на Пруте, Днестре, Збруче?
Гитлер обвинял и менял генералов, генералы обвиняли свою разведку, которая неправильно информировала их о силах русских, абвер обвинял своих армейских руководителей…
Шмитцу некого было обвинять. Ипомея в последние дни почему-то замолчала. Молчал и Коперко. А именно теперь, когда решался вопрос об окружении и уничтожении южной группы советских войск, их сведения очень нужны. Он снова снарядил радиста, но и тот где-то затерялся, а может, уничтожен. Надо готовиться к новой операции…
Возможность окружения советских войск на юге стала очевидной еще о начале июля. Для предотвращения этого и создавался ударный кулак в Баре из прошедших уже боевое испытание армейских и пограничных войск и фронтового резерва. Положение было напряженным. Радио каждый день приносило известия одно другого тревожнее. Накануне выступления из Бара Антон встретил Николая Лубенченко. Тот с нескрываемой радостью сообщил, что снова восстановили звание комиссаров, полюбившееся ему с детства.
— Слышал о Смоленске? — спросил Байда.
— А что?
— Вчера оставили…
— Значит, теперь они на Москву попрут? Чего же мы здесь копаемся? А может, мы и двинем туда, под Москву, товарищ комиссар батальона?..
— Нет, Коля, там и без нас найдутся защитники, а мы к Днепру будем пробиваться… Уже получен приказ.
Подвижные, оснащенные лишь стрелковым оружием — винтовками, автоматами, пулеметами да «карманной артиллерией», — усиленные небольшими подразделениями противотанковых орудий и танков, пограничники темной ночью вышли из Бара. Перед выходом принявший командование ударной группой полковник Кузнецов предупредил командиров частей:
— Это не обычный марш, товарищи, — это бросок сквозь огонь. Все решает время. Нам во что бы то ни стало надо опередить немцев, не дать им перекрыть коридор. Разрывать кольцо будет труднее… В бой с прорвавшимися мелкими группами или десантами не вступать…
Уже в районе Гранова, Китайгорода погранполк натолкнулся на подразделения противника, наступающего с севера на Первомайск. Уклониться от боя было невозможно. В стремительном встречном бою немцев уничтожили, но и сами потеряли немало людей и дорогое время.
Среди тяжелораненых был и командир второго батальон, капитан Проскурин. Временно его заменил комиссар. На коротком отдыхе после боя Байда разыскал Лубенченко. Тот полулежал в кювете, опершись на локоть, и бездумно глядел на избитое, искалеченное поле пшеницы. Было видно, что Николай не предрасположен к беседе, даже головы не повернул, когда Антон присел рядом.